Наощупь

— Спасибо… Спасибо тебе… — шепчу, целую ему руки.

— Таня! — Сашка явно шокирован, а мне все равно! Я свободна. Он освободил меня… Освободил!

— Сашка! Сашенька… А давай, пожалуйста, родненький, прямо сейчас?!

— Что сейчас?

— Поедем в загс и там разведемся! Мне ничего не надо ведь! Ничего. Все, что хочешь, забирай, только давай разведемся?

Он сердится, я вижу. Я знаю его тысячу лет и прекрасно понимаю, что отпускать ему меня нелегко. Взрослый мужик, который только-только учится быть благородным.

— Ты так сильно хочешь от меня избавиться, что это даже обидно.

Я смеюсь сквозь слезы. В этом Сашке я узнаю мальчика из далекого-далекого, окутанного туманом, прошлого.

— Извини! Извини, Сашка! Ничего не могу с собою поделать… Пожалуйста, пожалуйста, я больше ни о чем тебя не попрошу.

Он стискивает зубы, мы молча выходим из здания аэропорта, садимся в такси… Я чуть с ума не схожу от счастья, когда Голубкин называет водителю адрес. Мы так и разводимся — взмыленные после дороги, и с волочащимся следом чемоданом.

Дети нас встречают дома. Они взволнованы, но стараются держать лицо. Бросаю посреди гостиной сумку и, даже не отдохнув с дороги, сообщаю:

— Данька, Дём… У нас с папой для вас аж целых четыре новости!

— Хорошая, плохая… а какие еще? — настораживается наш старший. Треплю его модно подстриженные волосы.

— Все! Все хорошие! Первая, и самая главная, операция отца прошла успешно. Вы уже в курсе. Осталось только дождаться результата. Вторая — мы только что развелись.

— Развелись? — Дема широко открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и остался. Голубкин молчал, хмуро на меня поглядывая.

— Да. Это решение, собственно, вытекает из двух следующих новостей. Во-первых, вчера у вас родился брат, — чуть приподняв брови, я даю понять, что спорить здесь не имеет смысла — пусть привыкают к этой реальности, — а во-вторых, я тоже в положении.

Мое последнее сообщение имеет даже не эффект разорвавшейся бомбы, а скорее напоминает действие паралитического газа. Довольно смешно наблюдать за вытянувшимися лицами сыновей и их застывшими долговязыми фигурами.

— То есть как…

— Я что-то не понял…

— А что здесь понимать? Вы у меня взрослые парни. Догадливые. Вот и думайте. А я… жуть как устала с дороги.

Первый очнулся Данил:

— Конечно, ма, ляг, отдохни…

И как бы мне ни хотелось рвануть со всех ног к Степану, я действительно легла и уснула крепким сном без сновидений. Потому что много переживаний, долгая дорога, тяжелый разговор и долгожданный выстраданный развод… Слишком много событий для одного дня. Тем более для женщины в положении. Не самой молодой женщины… Хотя нет, наверное, все-таки молодой…

Сразу после завтрака спускаюсь во двор. Моя машина стоит все на том же месте. Чуть в стороне от подъезда. Разблокировав замки, осторожно сажусь за руль. Здесь долгое время не проветривалось, и аромат Степана мне как-то особенно ударяет по нервам. Проходит током по спинному мозгу.

— Ты только дождись, мой хороший, ты только дождись…

Пробки успели рассосаться. Я сравнительно быстро добираюсь до спорткомплекса и криво паркуюсь. Раньше бы не позволила себе ударить лицом в грязь перед мужиками, теперь — плевать.

Девочки на рецепции косо на меня поглядывают, но все же провожают к Стелле. Она сидит за огромным столом, нахмурив идеальные брови. Стол завален какими-то сметами и расчетами, она выглядит до ужаса деловой и недоступной. Раньше бы я спасовала. Но не сейчас.

— Здравствуй.

— Здравствуй. Ты что-то хотела?

— Да. Хотела. Узнать, где сейчас находится Степан.

— Не понимаю, почему ты решила, что я хоть что-то тебе скажу.

Ее темный взгляд давит на меня. Алые губы кривятся в недовольстве. Но я не в обиде. Мне даже тепло от того, что у моего мужчины есть такой преданный друг. Легкая улыбка поселяется на моих губах.

— Потому что я его люблю. Достаточное основание?

— Ты его раздавила! — Стелла отбрасывает ручку и немного неуклюже выбирается из кресла. За то время, что мы не виделись, ее живот значительно округлился. Она выглядит просто потрясающе! Я лювлю себя на абсолютно девчачьей тщеславной мысли о том, что тоже хочу быть такой красивой, когда и сама раздамся. Не потому, что боюсь не понравиться Степану, как это было в моих прежних отношениях. А вот просто! Хочу.

— Я знаю, Стелла. Поверь, никто и ничто не накажет меня больше, чем я сама.

Она меряет шагами комнату и вычитывает меня:

— Никогда! Никогда не видела Степу таким! Даже когда он пил, как последний сапожник! И когда его рвал на ошметки ПТСР… — она вышагивает по кабинету на довольно высоких шпильках, и от этого мельтешения у меня начинает кружиться голова. Сглатываю. Сказать мне нечего. Я знаю, что ему было плохо. Я сама прошла через этот ад. — Как ты могла с ним так поступить, глупая женщина?! Или ты не понимаешь, какой он клад? — голова кружится еще сильнее. Понимаю, Стеллочка, понимаю… Я глупая, конечно, по сравнению с ним, но ведь не настолько. Тяжело опираюсь на стул и медленно на него оседаю.

— Эй! Таня… тебе нехорошо?

— Мне хорошо. Очень-очень хорошо. Ты только скажи мне, где Степа, и станет вообще идеально.