Нападение

Он скрылся в комнате и, вернувшись, протянул руку к сержанту. Из сжатого кулака, сверкнув на солнце, как змеиное жало, вылетело узкое, острое лезвие. Елизаров даже отшатнулся он неожиданности.

– Держи, – усмехнулся Клыков.

Елизаров взял нож в руку, примерился. Пряча кривую усмешку, сказал довольно:

– А что, пойдет!

– Не кажи гоп, – охладил его Клыков и подошел к двери: – Володя! Подкинь-ка нам досочку…

Топорок, загоравший во дворе, поднялся на веранду, держа в руках толстую, короткую плаху. Положив ее между двух табуреток, сел в плетеное кресло-качалку, с любопытством ожидая экзамена.

– Доска дюймовая, – сказал Клыков. – Если пробьешь с одного удара, значит, по ножичку у тебя соперников не будет. А делается все так…

Он взял у Елизарова нож, сжал сильные пальцы на рукоятке, потом нанес удар по доске. Лезвие пронзило доску насквозь.

– Вынь и попробуй сам, – сказал Клыков, ухмыляясь.

Елизаров стал тянуть нож, но он не поддавался.

– Ты, Елизар, покачай, – посоветовал Топорок, – Клык садит знатно, ни один врач не отлечит…

Лишь на шестом ударе Елизарову удалось наконец пронзить плаху.

– Молоток, – похвалил Клыков и взял его под руку. – Теперь топай за мной.

Они спустились с крыльца и двинулись к загончику на задах двора, где сыто урчал кабан весом пудов на шесть. Клыков протиснулся внутрь, подошел к животному, почесал его за ухом. Хряк довольно захрюкал, поднимая вверх розовый плотный пятачок.

– Пора колоть, – сказал Клыков. – В магазинах ни хрена нету, а он вон какой хоботок наел. Попробуй заделать, Елизар. Почешешь его, потом ударишь. Вот сюда…

Он ткнул пальцем в щетину под левой лопаткой.

– Вы серьезно, Тимофей Васильевич? – удивился Елизаров. – Я не мясник…

– Надо, милый, надо, – мягко, но настойчиво сказал Клыков. – Доска – это доска. Надо уметь резать живое. – Он ласково похлопал сержанта по спине. – Ты, мальчик, просеки и подумай. Допустим, тебя прихватит аппендицит. Надо пороть брюхо. А тебе говорят: есть у нас лепило, готов оперировать, но раньше никого не резал. Такое тебе понравится?

Елизаров шевельнул плечами, давая понять, что ласка ему неприятна.

– Что молчишь? – спросил Клыков, убирая ладонь. – Пошел бы ты к такому за помощью?

– Дурак я, что ли?

– Тогда не тяни. Почеши его и бей. Вот сюда…

– Знаю, – сердито сказал Елизаров. – Ударю куда надо.

– Ты не ерзай, милок, – одернул его Клыков. – Ударить может каждый. А вот убьет только умелый. Промахнешься – визгу будет… Нам только этого не хватало.

Елизаров нанес удар с неожиданной для себя яростью. Нож вошел в спину кабана по самую рукоятку. Животное упало на подогнувшиеся колени, ткнулось пятачком в землю.

– Хорошо, – сказал Клыков одобрительно. – А сейчас опрокинь его на спину. Распори брюхо и вынь печенку…

– Может, Топорок сделает? – нерешительно предложил Елизаров.

– Слушай, ты мне надоел! – зло оборвал его Клыков. – Я тебе не прапорщик, не лейтенант. Меня положено слушать с первого раза, ясно?

Выполнив задание, Елизаров встал, растопырив окровавленные руки. Посмотрел на Топорка, сказал повелительно:

– Слей.

Тот послушно взял алюминиевую кружку, зачерпнул из бочки. Елизаров сложил руки ковшичком и с видимым удовольствием принялся смывать липкие сгустки.

– Верка! – крикнул Клыков. – Где ты там, кобыла? Пожарь нам печеночки! – Он дружески ткнул Елизарова в бок. – Молоток! Сейчас выпьем, закусим свежатинкой…

– Не хочу. – Елизаров поморщился. – Не пойдет.

– Что так?

– Я же резал его. Жрать будет тошно.

– Будешь. Надо эту бабью слабость бороть. Иначе я на тебя и гроша не поставлю.

…Они ели жареную печенку, запивали шикарным пивом из банок и весело хохотали. Топорок рассказывал смачные анекдоты, смешил всех до слез. Веруньша сидела рядышком с Елизаровым, прижималась к нему, заглядывала в глаза. После обеда она крепко взяла его под руку, улыбнулась, обещающе.

– Пошли в сад…

Они уединились в беседке, густо обвитой виноградом. Там стояли топчан, застланный серым шинельным сукном, и круглый стол, на котором громоздился эмалированный таз, полный краснобоких яблок. Веруньша подошла к топчану, на ходу расстегивая молнию юбки, едва прикрывавшей колени. Аккуратно, как дрессированная цирковая лошадка, подняла сначала одну, потом вторую ногу и вышла из упавшей на пол юбки. Елизаров увидел ядреные ягодицы, туго обтянутые нейлоном, судорожно сглотнул слюну. Он сделал шаг, как слепой, вытянув руки. Веруньша схватила его за кисти и потянула к себе.

– Погоди, вот так… – лихорадочно шептала она, уверенной рукой помогая действию. И вдруг заголосила громко, страдальчески: – О-о-у-у… – и забилась лихорадочно, как бьются больные, впадая в приступ эпилепсии.

Потом они лежали на топчане, оглушенные, обессиленные, медленно возвращаясь к нормальному мироощущению.

– Ты психическая? – спросил Елизаров, облизывая с укушенной губы солоноватую кровь.

– Просто я ужас какая страстница, – сказала Веруньша и засмеялась довольно. – Ты тоже озорной. Мне подходишь…

Она встала, поправила прическу и только потом надела юбку. Взяла из таза яблоко, с хрустом надкусила и блаженно зажмурилась.

– Кто вкуснее, я или Ромка?