Напарница

— Ш-ш-ш! Не так громко, сударыня! — шёпотом предостерёг меня сын синдика. — Всё дело в том, что в приюте живут дети людей, осуждённых канцелярией крови на смерть или пребывание в карантине. Вон, посмотрите в ту сторону, видите? Только осторожно, постарайтесь не дать заметить свой интерес.

Я покосилась в указанную сторону, и увидела четверых мужчин в тёмной одежде совершенно другого покроя, чем тот, к которому я уже привыкла в Острихе. Прежде всего, он не оставлял никакой возможности увидеть хотя бы восьмую часть квадратного хэнда[25] открытой кожи, не считая, разумеется, лица. Во вторую очередь следует добавить предпочтение, отдаваемое самым тёмным оттенкам красного и общую громоздкость одежды.

— Так одевались в те времена, когда канцелярия крови впервые высказала свои требования к чужим костюмам, — пояснил Дрон Перте, заметив мой взгляд. — Тогда это была обычная одежда, но превратилась в отличительный знак их… корпорации.

— Но что они делают на концерте в пользу тех детей, которых сами же и обездолили?! — поразилась я.

— Вы принимаете всё слишком близко к сердцу, — усмехнулся сын синдика. — Посудите сами, как можно было не позвать этих людей, коль скоро концерт устроен в их честь?

— Если бы Аманда знала, кто придёт её слушать, она никогда не согласилась бы играть перед подобными людьми! — яростно прошипела я.

— Вот поэтому-то я и не стал её огорчать, — совершенно серьёзно ответил сын синдика. — Вполне достаточно, что она шокирует всех своей бледностью и закрытой одеждой, не хватало ещё отказаться от участия в концерте.

— О! — воскликнула я, стараясь этим возгласом выразить всё своё отношение к подобной деликатности. Между тем ужасная пародия на стихотворение подошла к концу, и дочке почтальмейстера аплодировали ещё громче, чем в первый раз. Она сошла со сцены, уступая место бродячим актёрам, которых ещё можно увидеть в Острихе. Перед нашими взглядами разыгралась пантомима, грубая, но выразительная и пугающая.

Вот две девушки, одна одетая в светлое, другая в тёмное платье, беспечно прогуливаются по улице. Вот они возвращаются домой и укладываются спать. Вот появляются две фигуры, закутанные в чёрные плащи. Они подходят к самому краю сцены и улыбаются, чтобы мы могли разглядеть уродливые накладные клыки. Пояснив для нас, кем они являются, вампиры подкрадываются к спящим девушкам и, обнимая, кусают каждую в шею. Течёт кровь, до дрожи убедительно изображённая. Вампиры скрываются за кулисами, поклонившись на прощание перед публикой — как мне показалось, весьма издевательски. Вот наступает утро. Девушки просыпаются и обнаруживают страшную правду. Изображённый ими ужас заставляет зарыдать кого-то из детей, сидящих в зале. Девушки замирают, потом одинаковыми жестами поднимают руки к небу, как бы вопрошая совета. Потом одна из них, одетая в тёмное, кутается в плащ и скрывается в глубине сцены. Вторая кидается в другую сторону, чтобы упасть в ноги людям, одетым точно так же, как и сидящие в зале кровники. Они поднимают несчастную и, нисколько не смущаясь нашим присутствием, принимаются её раздевать, медленно снимая верхнюю одежду — корсет и юбку, под которыми надета только тоненькая сорочка, едва прикрывавшая бёдра. Один из изображаемых на сцене кровников непонятно откуда выхватывает плащ и заслоняет девушку и напарника от публики. Доносится громкое сопение весьма занятого своим делом мужчины. Девушка вскрикивает. После «кровник» выходит из-за плаща, который немедленно набрасывают «жертве вампира» на плечи и волокут её в отгороженный решёткой угол. Падает занавес, и в зале раздаются аплодисменты.

— Сударыня? — окликнул меня сын синдика. Я вздрогнула, с трудом избавляясь от того ужасного впечатления, которое на меня произвела пантомима.

— Сударь, прошу вас, объясните! Что перед нами разыгрывалось?

— О, сударыня, ничего особенного, всего лишь поучительная история, разбавленная пикантными подробностями. Вам, надеюсь, станет понятнее, когда разыграют продолжение. А сейчас, прошу, смотрите на сцену.

Занавес снова раздвинулся, и перед нами предстал почтальмейстер, непременно желающий похвалиться «несколькими простенькими карточными фокусами». Глядя, как карты так и мелькают в его руках, жена синдика пробормотала, что никогда больше не сядет с этим человеком играть, разве что захочет сделать ему подарок. Получив свою порцию аплодисментов, почтальмейстер ушёл со сцены, и я, наконец, вспомнила, что ничего не сделала для своей роли: роли торопящейся к умирающему дядюшке девушки. Я заёрзала, огляделась по сторонам и взволнованным шёпотом попросила жену синдика или извинить моё отсутствие в зале или послать слугу справиться о прибытии кареты. Августа Перте не сделала ни того, ни другого, она ласково потрепала меня по руке и шёпотом заверила, что все необходимые распоряжения отданы заранее, и меня непременно известят, когда прибудет карета. Сделав вид, что поверила, я откинулась на спинку стула, и стала смотреть, как на сцену выходит Аманда — в чёрном дейстрийском костюме, как положено пианистке на настоящем концерте у нас на родине.