НАПЕРЕГОНКИ СО СМЕРТЬЮ

- Так, ясно. Фуры опечатаны?

- Да. Пломбы московского отделения Российского таможенного комитета. Прошу убедиться, господин офицер, в их сохранности.

- Хорошо. Прошу вас предъявить документ об уплате транзитного сбора.

- Вот, господин офицер, пожалуйста.

- Все в порядке. Хорошо, господин Фаллах.

Сколько у вас человек?

- Шестеро. По два на каждую машину - Давайте перейдем к досмотру кабин и днищ автомобилей.

- Прошу вас, господин офицер, пройдемте. Мы всеми силами готовы вам помочь.

- У нас совместный контроль с польской стороной, поэтому потрудитесь уплатить польские транзитные налоги. Сержант отведет вас куда нужно, пока мы будем досматривать кабины…

Голоса удалялись, и вместе с ними пропадала, угасала где-то вдали надежда Алины на освобождение. Девушка беззвучно горько заплакала, захлебываясь слезами, не в силах разжать склеенные лейкопластырем губы…

***

- Банда, мы выскочим на Брестское шоссе в районе Барановичей, и до Бреста останется километров сто восемьдесят - двести. Достаточно, чтобы обнаружить караван?

- Да, надеюсь. Если только они не успели проскочить раньше нас.

Банда сидел рядом с Востряковым, который ловко вел машину, на жуткой скорости летя по узкой дороге, пересекавшей полесские болота. Банда был мрачен. Как ни торопились они, но сборы, а главное - поиски бензина отняли слишком много времени, и из Сарнов они выбрались лишь к полуночи.

Двести километров, которые отделяли их от Брестской трассы, если верить атласу автомобильных дорог Европы, случайно оказавшемуся у Вострякова, их довольно скоростной "паджеро" должен был преодолеть часа за полтора, а значит, можно было запросто разминуться с конвоем арабов.

- Не волнуйся, Банда. Мы их обязательно найдем. Три автомобиля, пересекающих государственную границу, - не иголка в стоге сена.

- А ты уверен, что Алина еще будет с ними?

- Я ни в чем не уверен. Кроме того, что мы найдем этих арабов. А уж потом - дело техники узнать, где девушка.

- Ох, Олежка, боюсь, не все так просто.

- Банда, хочешь, я тебе одну вещь скажу, но только ты не обижайся, ладно? - Востряков коротко взглянул на Банду и снова впился глазами в ночную темному, рассекаемую фарами "паджеро".

- Ну?

- Я тебя не узнаю. С каких пор ты стал нытиком? С каких пор ты стал чего-то бояться?

- Я люблю ее.

- Это я понял.

- Я боюсь, чтобы не случилось чего-нибудь страшного.

- Банда, когда мы шли с тобой в дозор или когда нас бросали на штурм перевала там, в Афгане, ты боялся чего-нибудь страшного?

- Сначала - да.

- А потом? Потом, когда ты и меня научил смотреть на вещи так же, как сам?

- Потом - нет. О худшем лучше не вспоминать.

Тогда голова трезвее и лучше слушается тело.

- Банда, в тебе появился страх, ты начал бояться. А когда ты боишься, начинаю бояться и я, потому что я привык видеть рядом уверенного в себе и в своих друзьях Банду. А сейчас…

- Извини, Олежка. Просто раньше можно было бояться только за себя. Теперь я боюсь за Алину.

- Я знаю. Банда. Но думай лучше о том, как будешь наказывать этих мерзавцев, когда они попадутся в наши руки. Я думаю, оторвешься? - улыбнулся Востряков, подмигивая другу.

- Не то слово, - кулаки Банды сжались, и он машинально поправил свой "микро-узи", висевший под мышкой в наплечной кобуре. - Мало им, уродам, не покажется!..

***

Когда они пересекли наконец границу, Хабиб заметно повеселел. Он даже пробормотал что-то радостное, на своем непонятном языке обращаясь к девушке, но, не получив в ответ даже взгляда, обиженно засопел и, развязав Алину и содрав с ее губ пластырь, снова уселся у прохода с самым грозным и неприступным видом.

Алина села в углу их своеобразной маленькой камеры и сжала голову руками. Слезы принесли ей некоторое облегчение, но мысли, одна тяжелее другой, свинцовыми гирями перекатывались у нее в голове, вызывая ощущение чуть ли не физической боли.

"Все. Я - в чужой стране. Даже не в Беларуси и даже не в Узбекистане. Здесь я - никто. Я без документов, почти без денег. Без всяких прав. Никто не знает, что я здесь. Я теперь в полной власти этих нелюдей. Что они сделают со мной? За что? При чем тут мой отец? Неужели они и вправду продадут меня в какой-нибудь бордель? Или прибьют, как последнюю собаку? Господи, помоги мне! Я ведь теперь точно им не нужна! От отца они не добились ничего, и теперь им нужно будет избавиться от меня любыми способами!"

Ей вдруг стало так жалко себя. Ей стало так обидно и так тоскливо, что она снова заплакала не в силах сдерживать слезы.

Она плакала не от страха, не от предчувствия ожидающих ее впереди ужасов и унижения. Она плакала от своей полной беспомощности, от одиночества, от чувства покинутости и заброшенности.

Даже образы матери, отца, Александра, возникавшие в ее уставшем воспаленном воображении, вызывали теперь лишь обиду и раздражение - они не смогли защитить ее…

***

- Ну что. Банда, вроде бы мы разминулись? - Востряков специально старался говорить спокойно и невозмутимо, ничем не выдавая своего беспокойства, чтобы лишний раз не бередить рану друга.

- Да, кажется, разминулись. Ведь не могли же мы их настолько опередить?