Наперегонки со смертью

Но это становилось просто интересно. Естественно, не будь я на тюремных харчах, а в каком-нибудь кабинете с личной охраной, чтобы мне никто не мешал и чтобы можно было спокойно, за чашкой хорошего кофе, проанализировать хитросплетение ситуаций и проблем. Ну, а сейчас мне нужно было следовать известной поговорке: не до жиру, быть бы живу. Можаев прессовал меня будь здоров. Я совершенно не сомневался, что он прокачивает экспедитора завода "Алмаз" Геннадия Чернова по всем направлениям и каналам. Настырный, чертяка…

В камере прибавление. К нам подселились двое стриженных – молодые и тупые быки. Они попытались было качать права – как же, кого-то замочили невзначай; крутизна. Но Колодяжный быстро растолковал им почем фунт лиха, посшибав рога. Теперь эти пацаны были у Михрютки на побегушках. Он казался им самым настоящим паханом. Старожилы камеры (в том числе и я) лишь посмеивались беззлобно, когда Михрютка учил здоровенных лбов уму-разуму. И тюремным обычаям.

По воскресным дням у нас выходной. Так же, как у следователей или сотрудников угрозыска, продолжающих копаться в нашем грязном белье. Нас даже водят в тюремную баню. Она совсем крохотная, но пар дает – будь здоров. Баня тоже одна из причуд начальника тюрьмы. Никто его не обязывал делать парную, обшивать ее деревом, обкладывать стены душевых плиткой, ставить новые краны и смесители, а уж тем более никому из вышестоящего начальства не могло прийти в голову дать указание поить подследственных после бани чаем, настоянным на целебных травах. Что ж, бывают и в таких местах, как ИВС, и на таких должностях, как хозяин кичи, душевные люди.

До чего приятно валяться на койке после парилки! Тело расслаблено, в легких все еще витает запах распаренной древесины, а мысли такие светлые, такие голубые – словно цветущий лен на солнечном пригорке. Кажется, что не только грязь сошла с тела, но и растворились тяжеленные вериги, гнущие тебя до самого пола на протяжении всей недели. Лепота…

Меня захомутали после обеда. В этот день мы кушали сытно. Стриженным бычкам пришла передача с воли, и Михрютка своей царственной рукой метнул ее на общий стол, пропустив мимо ушей протестующий лепет своих стажеров-шнурков. Все верно – каждому овощу в тюряге свое место. Это я уже начал думать как зэк со стажем.

– Чернов, на выход! – Вертухай почему-то был злой и орал словно оглашенный. – С вещами.

Мы недоуменно переглянулись. Что еще за номера? Меня куда-то переводят? Но почему в выходной день? Загадка. Спросить у надзирателя? Вряд ли он что-либо знает. Его дело подчиняться приказам, поменьше болтать и совсем ничего не думать. Начальству видней.

Мыслительный процесс на службе мешает вертухаю эффективно исполнять свои прямые обязанности. Потому их подбирают как цепных кобелей – по злобности. У злого и недалекого человека весь умственный потенциал расходуется на агрессивные импульсы.

Ему не до высоких материй, а потому страдания узников тюремщика совершенно не колышут.

С одной стороны это хорошо, а с другой – не очень. Потому что человека с такими задатками легко подкупить – мораль для него понятие весьма отвлеченное и эфемерное.

Все "левые" передачи с воли и обратно идут через надзирателей. Самые знаменитые побеги тоже совершались с их помощью. Однако, не будем судить этих людей чересчур строго. За редким исключением, они просто благодетели заключенных, отцы родные (и матери). Правда, чересчур строгие, а иногда и жестокие. Но без них тюрьма была бы земным адом. Еще страшнее чем сама человеческая жизнь. А так это просто специфическое общежитие со своими законами и порядками, своими ларьками и магазинчиками, стражами порядка и его злостными нарушителями, вечным квартирным вопросом, скукожившимся до койкоместа, спецпайками для элиты и свиным корытом для остальных. Все, как и должно быть. Вполне сносное общежитие, между прочим. Если полностью абстрагироваться от окружающей действительности.

– Ну, ты это, не забывай нас… – Колодяжный с чувством потряс мне правицу.

– Держи хвост пистолетов, Черный! Жизнь, она такая штука… бля!

Это уже Михрютка. Он переименовал меня в Черного. Так что теперь у меня появилась кликуха. Знал бы он, как я зову его в мыслях…

– Геша, вдруг освободишься, загляни к моей жене… и детям… – шепчет взволнованный и какой-то потерянный Антоний. – Адрес запомнил?

– Не переживай зазря, все сделаю, я ведь обещал. Лишь бы вырваться на волю. Бывай…

Почему-то с тревожным чувством я покидаю уже обжитую камеру. Вещей у меня всего ничего – носовой платок и расческа – так что тяжелым сидором я не обременен.

Оглянувшись на пороге, я увидел задумчивые, грустные лица моих товарищей по несчастью. Странно, вроде они и "мокрушники", но я совсем не чувствую к ним никакого неприятия. Скорее, наоборот.