Наперекор Сталину

Мы приняли решение, но его еще следовало как-то претворять в жизнь. Чтобы уехать из страны, требовалось оформить документы, получить американскую визу. Эта последняя формальность была самой простой благодаря добрым отношениям моих родителей с госпожой Рузвельт. Совсем другое дело - французы. Закон запрещал выезд из страны граждан призывного возраста. Я довольно быстро понял, что в отношении евреев, граждан для страны нежелательных, допустимо отступление от этого закона. Но мое имя было слишком знакомым для страны, и адмирал Дарлан боялся, что немцы осудят его действия, если он позволит мне покинуть пределы Франции. (Я узнал об этом только благодаря другу, Мигелю Анхелю Каркано - послу Аргентины во Франции.)

* * *

Я занимался всеми этими проблемами, когда представилась возможность поехать в Марокко, где моя семья имела ряд предприятий. Весной мы с Алике сели на теплоход, отправлявшийся в Касабланку. Нам стало известно, что комиссию по перемирию в Марокко возглавлял немецкий дипломат по фамилии

Ауэр, которого Алике и ее первый муж знали еще до войны. Она вспомнила, как тогда Ауэр открыто говорил о своих антифашистских настроениях, одобрял свободные высказывания, всякий раз демонстрируя свою осведомленность. Мы решили поговорить с этим человеком, если удастся с ним увидеться. Судьбе было угодно, чтобы мы встретили его сразу по прибытии в отель, и он пригласил нас к себе на стакан вина.

Ауэр только что вернулся из Берлина, он сказал нам, что ходят упорные слухи - Германия должна напасть 22 июня на Россию. Уже на следующий день я передал молодому американскому консулу в Марокко сведения, которым суждено было стать одними из важнейших за всю войну. Никто не принял их во внимание, впрочем, весьма вероятно, что эти сведения уже опоздали. После войны Роберт Мэрфи - тогдашний посланник в Северной Африке - потребовал провести расследование причин такой халатности. Что касается нас с Алике - мы были просто ошеломлены, услышав 22 июня по радио подтверждение этой важной информации.

Спустя некоторое время мы приехали на несколько дней в Марракеш. В холле отеля «Мамунья» группа итальянских офицеров в открытую шумно обсуждала молниеносное наступление армии союзника. Их радостное возбуждение казалось нам чудовищным.

После нескольких недель пребывания в Марокко мы поняли, что у нас нет шансов получить разрешение на выезд или просто убежать - здесь за нами следили еще более пристально, чем во Франции. Уладив дела моей семьи, я впал в полнейшее отчаяние; я не знал, что предпринять; мне оставалось только читать газеты. Редкие обеды с Мишелем Дебре - моим другом детства - и его женой Нинетт были для меня праздником и некоторой моральной поддержкой.

Мы уже решили возвращаться во Францию, когда узнали, что министром внутренних дел только что назначен Пьер Пюшё. До войны я много раз встречался с ним, будучи посредником в переговорах по поводу одного соглашения. Мы остались с ним в дружеских отношениях. Он был тесно связан с группой Вормса - этими опередившими время технократами; мне он показался человеком энергичным, честным и, в то же время, умным и рассудительным. Через одного из многих сотрудников, близкого друга нас обоих, я обратился к нему с просьбой о выездной визе. Через некоторое время я получил мой паспорт с припиской Пюшё следующего содержания: «Евреи принесли слишком много зла моей стране, но Ги всегда был добропорядочным гражданином; если ему суждено начать свою жизнь сначала, я счастлив позволить ему уехать». Благоприятная оценка моей скромной персоны делала какие бы то ни было комментарии недопустимыми.

В ответ я ему передал мой совет, как можно скорее прекратить борьбу с участниками движения Сопротивления и с коммунистами, если он дорожит своей жизнью. Около двух месяцев назад одного из его сотрудников нашли убитым в открытом поле. После высадки американцев в Северной Африке в ноябре 42-го года Пюшё обратился с просьбой разрешить ему присоединиться к Африканскому корпусу, и Гиро с легкостью согласился. Чем это кончилось - известно. Он был осужден военным трибуналом и расстрелян.

Бегство в Америку

В октябре 1941 года мы с Алике через Испанию добрались до Португалии и оттуда на скоростном трансатлантическом самолете вылетели в Нью-Йорк. Как и все, я подписал документ, где заявлял, что мне известен закон, по которому каждый француз, вступивший добровольцем в иностранную армию, приговаривался к смерти - между строк следовало читать имя де Голля. Я видел в подписании этого документа одну лишь формальность.

Я впервые летел через Атлантику. Я был свободен, летел навстречу новой жизни, но тревога не покидала меня. Издалека маленькая свободная зона казалась еще меньше, еще беззащитнее. Я по-прежнему ощущал себя ее частью, продолжал с нежностью думать о тех, кто там остался, и беспокоиться за них. Но Америка означала безопасность для Алике, радость вновь увидеть моих родителей и сестер. Америка открывала мне возможность действовать.