Наперекор судьбе

– Я хотела бы заказать такси. На завтра, на шесть часов вечера. Куда ехать? На вокзал Кингс-Кросс… Да, вы правильно назвали адрес. Но нельзя ли сделать так, чтобы машина остановилась в начале улицы? Дело в том, что завтра мой отец устраивает праздник, и такси будет затруднительно подъехать к самому дому… Да, совершенно верно: там, где эта улица соединяется с Элсуорти-роуд. Благодарю вас. Я буду там ждать.

Вот только как быть с чемоданом? Если заметят, как они выходят с чемоданом, то весь план сорвется. Нет, им нужно будет выйти так, словно они решили немного прогуляться. А чемодан? Надо что-то придумать.

* * *

– Мама, можно, я завтра поеду с тобой?

– Конечно, дорогой. А почему ты не хочешь поехать вместе с отцом?

– Я приготовил подарок для Иззи и хотел бы вручить его пораньше, без лишнего шума.

– Отец ведь тоже собирается приехать довольно рано. Кит, это не самая лучшая идея. Только представь: подготовка в полном разгаре. Настоящее столпотворение. Ты просто будешь…

– Путаться под ногами и всем мешать? Спасибо, мама.

От язвительной горечи в голосе сына Селии стало не по себе. Такие замечания и сейчас больно задевали Кита.

– Дорогой, я совсем не это хотела сказать. Но…

– Не волнуйся, мама. Я понял. Ты же знаешь, я к этому уже привык.

– Прости, Кит. Я выпалила не подумав. По-моему, ты даже обязан поехать со мной. Но тогда изволь заранее подготовиться. Мы должны быть там около двух, не позже.

– Ну… я не знаю. Но если…

– Кит!

– Ладно. Спасибо. Но ты уверена, что я не буду там никому мешать?

– Совершенно уверена. Там достаточно места. Еще раз прости, что обидела тебя.

– Все нормально.

Что ж, эта сцена ему явно удалась.

* * *

– Изабелла!

– Да, папа?

– Маленький тост.

В столовой они сидели одни, в поздних сумерках майского вечера. Себастьян открыл французские окна. Это был настоящий лондонский закат. Розовая дымка, а чуть выше – бледно-серое небо. В саду вовсю цвели яблони и вишни, глицинии и ломонос. Где-то в ветвях завел вечернюю песню дрозд. Пара ласточек опустилась на крышу шатра и тут же опять вспорхнула вверх.

– Правда, красиво?

– Да, папа. Очень красиво.

– Твоя мама любила это время.

Отец крайне редко говорил про мать. Эта тема была для него очень болезненной.

– Она любила весну?

– Да, и особенно май. Вот почему она так радовалась, что ты должна родиться весной.

– Да, папа.

– Изабелла, ты очень на нее похожа.

– Знаю. Я хотела сказать, другие мне всегда это говорят.

– Боюсь, многие годы я был тебе не очень-то хорошим отцом.

– Папа, это не так.

Опять эти слезы! Горячие, опасные слезы.

– Так. Я держался весьма отчужденно. Особенно в твоем раннем детстве. – (Иззи молчала.) – Я хотел тебе сказать… Я знаю: если бы твоя мама увидела тебя сегодня, она бы очень гордилась тобой.

– Ты так думаешь?

Вряд ли ее мать гордилась бы неблагодарной дочерью, затеявшей побег с празднования дня рождения. Страшно даже думать, как это ударит по отцу.

– Уверен. Твоя мама была замечательной женщиной. Она обладала удивительно свободным духом.

– Да, папа.

Наверное, эту свободу духа она и унаследовала от матери.

– А еще она была смелой. Очень смелой.

И она завтра будет смелой. Должна быть.

– В общем… – Голос отца изменился. – Словом, у меня есть для тебя подарок. Я тебе говорил, что вручу его завтра во время торжества. Но мой подарок очень личный. Поэтому я подумал: пусть у нас с тобой сегодня будет маленькое семейное торжество… Изабелла, прими это вместе с моей любовью. С днем рождения тебя! – Себастьян достал футляр. Не новый, с потертой бархатной поверхностью. Иззи довольно нервно открыла футляр. Внутри лежала двойная нитка жемчуга. Слегка розоватые, удивительно ровные жемчужины красиво переливались в сумеречном свете. – Это ожерелье твоей матери. Я подарил ей его в день нашей свадьбы. Она всегда его носила. А потом… потом оно лежало в этом футляре. Много лет. Вот я и подумал: зачем же ему лежать дальше?

– Ой, папа! Какой красивый жемчуг. Он… – Она больше не могла сдерживаться и заплакала.

Плакала Иззи достаточно долго. Она прекрасно знала причину своих слез. Дело было не только в драгоценном подарке и редкой отцовской щедрости – особой щедрости, которую смогли бы понять лишь немногие. Этот подарок становился символом ее предательства. Она предавала и отца, и его щедрость, и его любовь. Его непростую, полную страданий любовь.

– Ну что ты, что ты, – несколько смутившись, твердил Себастьян, нежно гладя ее по руке. – Хватит плакать. Лучше надень ожерелье. Или я сам тебе надену.

– Нет, – возразила Иззи, укладывая ожерелье обратно в футляр. Надеть ожерелье сейчас казалось ей равнозначным принятию тридцати сребреников. – Папа, я сейчас не могу. Пусть немного полежит в футляре. Я хочу… привыкнуть. И получше рассмотреть.

– Странная ты у меня девочка, – произнес Себастьян. – Пусть будет так. Оно теперь твое. Но завтра я прошу тебя его надеть. Обещаешь? На торжестве я хочу видеть на тебе этот жемчуг.

– Да, – торопливо ответила Иззи. – Завтра обязательно надену. Спасибо тебе, папа. – Она поцеловала отца и вдруг снова заплакала.

* * *