Наперекор ветрам

Хотя «бурав» был острым и мощным, «порода» тоже оказалась не из податливых. Далеко не сразу «синим» удалось добраться до «глубинной нефти». Через выжженную огнем плотную линию обороны пехота «синих» продвинулась изрядно поредевшей. Вышли из строя и многие танки. Но бронированные машины захлестнули полковые и дивизионные резервы «красных». Второй эшелон танков устремился против артиллерийского кулака, против корпусных и армейских резервов. Танкам помогала штурмовая авиация. Прорыв становился все глубже, ширился по фронту.

8. У дорогих могил

14 сентября на «фронте» наступило затишье. Происходили лишь незначительные столкновения авангардов. В этот день, когда в головке «бура» притупившиеся «алмазы» заменялись свежими, командующий «синей» стороной Иван Дубовой предпринял еще один дерзкий шаг: через Днепр по воздуху в район Бровар, в тыл Киевского укрепрайона, был переброшен крупный парашютный и авиавоздушный десант.

Будь это настоящая война, Дубовой, без сомнения, нанёс бы по врагу синхронный удар — на земле и в воздухе. Но на маневрах пришлось чуть погрешить: надо было наглядно показать всем, в том числе зарубежным гостям, роль авиадесанта в глубокой операции.

С «красной» и «синей» сторон потянулись к днепровской переправе машины командиров, посредников, закордонных гостей. Спешили «газики» и «форды», «паккарды», «бьюики». Все они катили на восток, направляясь через Ирпенский мост к Киеву и дальше к Броварам.

Вблизи Копылова одна машина свернула на проселок. Проехав километра два, голубой «бьюик» остановился посреди поля у невысокого холма, поросшего диким барбарисом и полевыми травами. Из машины вышли Якир, его тезка Иона Гайдук, бывший начальник штаба 45-й дивизии Илья Гарькавый, теперь командующий Уральским военным округом. За ним — с двумя ромбами в красных петлицах и с двумя боевыми орденами на груди, теперь уже довольно солидной комплекции, рыжеусый Борис Церковный и грустный человек с мефистофельской бородкой, преподаватель фрунзенской академии Филипп Анулов. С обнаженными головами все пятеро приблизились к подножию холма. Густая зелень на нем вымахала в человеческий рост. Кусты барбариса, густо усеянные никем не тронутыми ягодами, казались окропленными каплями побуревшей крови.

Анулов, протянув тонкую руку к высокому кустарнику, сорвал длинный стебелек, покрытый узенькими листиками и мелкими, похожими на комаров, фиолетовыми цветами.

— Тогда, шестнадцать лет назад, помню, — сказал бывший командир Особого полка, — здесь было чистое поле. И смотрите, друзья, сама природа знала, чем украсить это скромное место. — Анулов протянул руку с зажатым в ней полевым цветком.

— А что это за травка? — спросил Гарькавый.

— Плакун-трава, — ответил Анулов. — Мы-то за суетой повседневных дел давно успокоились, а эта травка день и ночь оплакивает наших боевых друзей.

— Совсем не потому она зовется плакун, — поправил Анулова Гайдук. — Народ говорит — от этой травы плачет сам дьявол. У нас, в Бессарабии, ее зовут флорилэ-зынерол.

— Что ты мне говоришь? — возразил Анулов. — Смотри, у плакун-травы даже листья точно такие же, как у плакучей ивы.

— Узкие, как телеграфная лента, — добавил Церковный.

— А у нас в деревнях корень этой травы заботливые матери кладут в постель невестам. Значит, чтобы до свадьбы соблюдали себя, — продолжал Гайдук очень убедительно.

— Эх, — глубоко вздохнул Гарькавый, — встали бы сейчас наши богатыри, посмотрели, чего добился народ, за что они полегли…

— Одно можно сказать, товарищи, — негромко проговорил Якир, — что кровь их не пролилась даром. Будь у нас тогда хоть сотая часть нынешней техники, не лежали бы они здесь на дороге к Киеву, а ехали бы сейчас вместе с нами в Бровары. — Нагнувшись, Якир сорвал свежий еще для осенней поры стебелек чебреца, вдохнул его степной аромат полной грудью, посмотрел печальным взглядом на Анулова, добавил: — И бедная наша Настя тогда пострадала.

— Пострадали многие, не одна Настя, — задумчиво произнес Гарькавый. — Да и было за кого и за что страдать. Теперь вот, оглянешься вокруг — душа радуется!

— Пусть радуются люди и плачут вот эти цветы! Сам бог велел им плакать: плакун-трава, — добавил Анулов.

— Все некогда и некогда, просто беда, — махнул рукой Якир. — А ведь надо бы, друзья, поставить вопрос перед властями — памятник здесь воздвигнуть или обелиск.

— И в самом деле, — поддержал командующего Гарькавый. — Я тут видел, эшелонами гонят коростенский гранит. В столице им облицовывают берега Москвы-реки. Оставили бы и здесь, на копыловской могиле, глыбу.

— Будь моя власть, — сказал Церковный, — я бы воздвиг здесь фигуру не из гранита, а из чистого золота. И чтобы это был монумент не только павшим, а и в честь всего героического Южного похода.

На обратном пути Якир спросил бывшего морзиста:

— На Украину не тянет, Борис?

— А что если и тянет, Иона Эммануилович? Академия-то готовила меня по восточному профилю.

— Спец по сопкам Маньчжурии, — вставил Гарькавый. — У него второй орден-то за Лехасусу!