Написанные в истории. Письма, изменившие мир

Плиний Тициану[34]привет.

Чем ты занимаешься, чем намерен заниматься? Сам я живу приятнейшей, то есть совершенно праздной жизнью. Поэтому я не хочу, как человек праздный, писать длинные письма, а читать их хочу, как человек изленившийся. Ведь нет ничего бездеятельнее изленившихся людей и любопытнее праздных. Будь здоров.

Плиний Тациту[35]привет.

Книгу твою я прочитал и как мог тщательнее отметил то, что считал нужным изменить и что исключить. Я ведь привык говорить правду, а ты ее охотно слушаешь. Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал.

Теперь я жду от тебя мою книгу с твоими пометками. Какой приятный, какой прекрасный обмен! Меня восхищает мысль, что потомки, если им будет до нас дело, постоянно будут рассказывать, в каком согласии, в какой доверчивой искренности мы жили! Будет чем-то редким и замечательным, что два человека, приблизительно одного возраста и положения, с некоторым именем в литературе (я вынужден говорить так скромно о тебе, потому что одновременно говорю и о себе), заботливо лелеяли работу друг друга. Я юнцом, когда твоя громкая слава была в расцвете, страстно желал следовать за тобой, быть и считаться — «далеко, но ближайшим». Было много преславных талантов, но ты казался мне (так действовало природное сходство) наиболее подходящим для подражания и наиболее достойным его. Тем более я радуюсь, что, когда речь заходит о литературных занятиях, нас называют вместе, что, говоря о тебе, сейчас же вспоминают меня. Есть писатели, которых предпочитают нам обоим, но нас с тобой — для меня не важно, кого на каком месте ставя, — соединяют: для меня всегда первый тот, кто ближе всех к тебе. Даже в завещаниях (ты, должно быть, это заметил), если завещатель не был особенно близок к одному из нас, то мы получаем те же легаты, и притом равные. Все это направляет нас к тому, чтобы мы еще горячее любили друг друга: ведь занятия, нравы, молва — наконец, последняя воля людей связывают нас столькими узами. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.

Ты сам себе не рукоплещешь, и я ни о ком не пишу более искренне, чем о тебе. Будет ли потомкам какое-нибудь дело до нас, я не знаю, но мы, конечно, заслуживаем, чтобы было, не за наши таланты (это ведь слишком гордо), но за рвение, труд и уважение к потомству. Будем только продолжать начатый путь, который, правда, немногих привел к блеску и славе, но многих вывел из мрака и молчания. Будь здоров.

Генералиссимус Александр Суворов. Письма Суворочке

Теперь поговорим о чистой и прекрасной сторге и перенесемся на 17 веков вперед, в дом князя Италийского, графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского (1729 или 1730–1800 гг.), великого русского полководца, генералиссимуса, генерал-фельдмаршала Российской империи, генерал-фельдмаршала Священной Римской империи и кавалера всех российских орденов своего времени.

Суворов был женат на Варваре Ивановне Суворовой, урожденной княжне Прозоровской (1750–1806). Совместная жизнь у них не сложилась, супруги почти все время жили порознь, но у них родилось двое детей — графиня Наталья Александровна (1775–1844) и князь Аркадий Александрович (1784–1811).

Александр Васильевич очень любил свою единственную дочь и дал ей ласковое прозвище Суворочка. Письма к Суворочке[36] — образец переписки того времени, и они крайне милы. Обратите внимание, с каким юмором полководец описывает сражения и свои ранения. Письма Суворова к дочери расходились по Петербургу в списках, их с удовольствием читали многие, включая императрицу Екатерину II.

Большая часть публикуемых писем написана во время русско-турецкой войны 1787–1791 гг., в результате которой Россия овладела Крымом. Суворочка в это время жила и воспитывалась в Смольном институте благородных девиц, где начальницей была часто упоминаемая в письмах Софья Ивановна де Лафон (1717–1797).