Наплывы времени. История жизни

А может быть, тогда в библиотеке я оказался сражен внезапным приступом страха оттого, что никогда не верил в реальность только осязаемого. Каждого из нас кто-то учит жить — мама, мой первый учитель, повсюду видела тайные знаки иного бытия. Она без всякого телефона слышала голоса людей, которые были далеко, а то и почили. Как обычно бывает с такими людьми, это наполняло ее ощущением собственной значимости в цепи бытия и делало жизнь более значительной. Одним словом, у меня, видимо, полностью отсутствовала защитная детская реакция против неизбывной людской жестокости, пока библиотекарша, похоже, не заставила внезапно почувствовать себя потенциальной жертвой, и я дал деру. Меня научили распознавать опасность — причем порой даже там, где ее не было, — а вот защищаться не научили. Эта проблема стояла передо мной долгое время и легла в основу пьесы «Случай в Виши», где за политической подоплекой скрывается поиск родового начала, которое могло бы спасти человека от бессмысленной жертвенности. Однако история учит, что такие решения лежат только в нравственной сфере. К несчастью.

Из-за маминого мистицизма мир для меня был юдолью смерти. Поэтому я проникся убеждением не давать детям религиозное воспитание: слишком часто Господь — это смерть, и смерть, которой поклоняются и «любят». Но даже если бы я рано научился не обращать внимания на мамины мрачные и пессимистические предчувствия, они все равно слишком часто оказывались пророческими. Как-то днем шел дождь, когда мама вместе со своим братом Мойшей, который во Франции подвозил на муле амуницию к линии фронта, пришли с похорон, он устроился в гостиной на стуле, обитом розовым атласом, с прямой спинкой в стиле одного из Людовиков. Мама вскрикнула, обхватив голову руками, и потребовала, чтобы он немедленно вышел на площадку и отчистил кусок серой кладбищенской глины, прилипшей к каблуку, иначе принесет в дом смерть. У него были красивые коричневые кожаные ботинки с белой отделкой по шву между подошвой и верхом. Он стремительно выскочил из комнаты, стараясь не наступить на ковер.

Став постарше, я чем-то внешне напоминал Мойшу, высокого, худощавого, очень мягкого человека, чей дух подорвала война. Казалось, он задыхался не только физически. Даже тогда мне трудно было представить, чтобы с ним могло произойти что-то радостное, — на его свадьбу позвали всего несколько человек, которым он скромно представил свою крошечную, не более пяти футов роста, жену Цилию. Куда бы они ни шли, он вечно склонялся к ней, нежно обхватив сзади рукой, как будто она ребенок. Стараясь жить в духе времени, он в двадцатые годы подался во Флориду, где занялся перекупкой земли, но его запал скоро прошел, и он разорился, потеряв все во время Великого земельного бума, который кому-то принес огромные состояния, а таким бесхитростным, как он, — полное банкротство. Единственное, что он оттуда привез, был прекрасный бронзовый загар — это зародило в маме надежду, что его здоровье пошло на лад, однако он вскоре вновь оказался в госпитале для ветеранов на озере Саранак, где и умер. Кладбищенская грязь на его башмаке не выходила у меня из головы, заставляя всерьез относиться к суевериям. Однако их правила и законы были подвластны лишь маме, поэтому, испытывая трепет неофита, я оставался непричастен к успеху предсказания. «Я так и знала, так и знала!» — причитала мама, когда мы узнали о его смерти.

Точно так же, внезапно проснувшись среди ночи в гостинице в Атлантик-Сити, куда мы отправились на праздник, она села и произнесла: «Мамы не стало». Как выяснилось, это произошло почти одновременно. Конечно, не все таинственные предсказания были печальными, порою они вселяли радужные надежды, особенно когда речь шла обо мне. Стоило провести от руки ровную линию, как меня тут же называли будущим да Винчи, а неудачи списывались на ошибки учителей или временное затмение разума. Все сходило с рук, пока мисс Фишер, директор Сто семидесятой городской школы, не вызвала ее поговорить о моем поведении.