Наплывы времени. История жизни

Собраться с мыслями не было никакой возможности. Сидя за стеклянным столиком около фельдмановского бассейна, я чувствовал, что картины из жизни порта тают сами собой в лучах играющего на глазунье «Бенедикт» солнца. Сама идея вызвать их в памяти отдавала фальшью. В конце концов я сдался и, растянувшись, стал смотреть вверх на листву деревьев, где не было ни единой пичуги, размышляя, не это ли означает быть «принятым» в этот круг. Я так никогда и не определил, не есть ли Голливуд оживший рисунок Эшера, за которым ничего нет. Здесь все, кого бы я ни встречал, считали, что они посторонние, напоминая политических деятелей в Вашингтоне, которые присутствуют там лишь временно.

Каждый вечер устраивались «приемы». Фельдман к тому времени то ли был разведен, то ли разъехался со своей молодой женой, чьи фотографии были развешаны по всему дому. Обычно на ужин приезжали от восьми до десяти человек. Местные нравы восхищали и озадачивали. Даже когда гости являлись парами, выяснялось, они едва знакомы, иногда не более часа. Большинство женщин было охвачено «звездной болезнью», и, приезжая, они часто подолгу оставались в своих машинах. Мне потребовалось время понять, что некоторые из них предназначались для меня. Позже в стихотворении «Несколько строк из Калифорнии» я написал, что для успеха в Голливуде женщине нужна машина. После ужина компания устраивалась в обставленной роскошной низкой мебелью комнате или же отправлялась для более интимных бесед в бассейн, кто хотел, танцевал под музыку хороших джазов. Однажды я танцевал с элегантной высокой молодой дамой, которая, как мне сказали, получив большое наследство, приехала в Голливуд, чтобы стать кинозвездой. Трудно понять, чем было вызвано ее непроницаемое молчание: то ли презрением, то ли восторгом, то ли неожиданностью свалившегося на нее состояния. Однажды приехал Джек Уорнер и, сидя на стуле с высокой спинкой, широко улыбался, рассказывая бесконечные анекдоты, что, видимо, составляло своеобразный ритуал голливудских вечеринок. Он удивительно напоминал одного из героев фильма «Тебя пою», комичного, слабохарактерного кандидата в президенты Уинтергрина, которого играл Виктор Мур. Однако братья Уорнер отличались чуть большей социальной проницательностью, чем владельцы других киностудий, поставив несколько неплохих тематических и биографических фильмов. В какой-то момент я подумал, не становлюсь ли снобом, стараясь подавить в себе навязчивые симпатии к этому типу людей, напоминавших моего отца, чудом не оказавшегося среди них, ибо он в свое время отказался дать взаймы Биллу Фоксу.

Было заметно, что всерьез Уорнера интересует только Казан, с которым он хотел работать, невзирая на то, что тот придерживался левых взглядов. Выступая, однако, вскоре в качестве свидетеля в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, он не моргнув глазом заявил, что всегда «не раздумывая отказывал всем, кто имел хоть какое-то отношение к красным». (Четверть века спустя это помогло мне понять жестокость остракизма китайской «культурной революции».)

Разговоры на вечеринках исчерпывались двумя темами — сексом и работой. Спустя годы я по зрелом размышлении сравнил это с челночной суетой при дворе Людовика XIV, когда люди изо всех сил стремятся предугадать траекторию изменения власти. В Версале, однако, нередко правили женщины, тогда как в Голливуде они имели возможность едва прикоснуться к власти, с тем чтобы в старости тешить себя воспоминаниями. Еще сохранившаяся во мне наивность вызвала немало насмешек со стороны актеров, мужчин и женщин, которых до этого приходилось видеть лишь на экране, и режиссеров, чьи имена были у всех на слуху. Ожидая ответа от Гарри Коэна, я почувствовал, как втягиваюсь в эту круговерть и живу в ожидании вечеринок с их необычными гостями. Мне привычнее было сидеть в четырех стенах за машинкой — здешняя жизнь казалась нереальной, но захватывающей, и разговоры были не такие уж плоские. Политическая ситуация в стране непосредственно влияла на выбор сценариев, и к тому, что проглядывало за газетными заголовками, существовал живой, неподдельный интерес. Здесь, как нигде, нуждались во внутреннем допинге. Я никогда раньше не видел, чтобы секс так привычно рассматривался как награда за успех: извечное право власть имущих выбирать себе женщину по вкусу, которым не пренебрегал никто из мужчин от Даррила Занука до Мао Цзэдуна, было возведено здесь в ранг непреложной необходимости, что, однако, не лишало ситуацию провоцирующей пикантности.