Наплывы времени. История жизни

Так получилось, что моим пристанищем оказалась Невада, приют бездомных, бродяг, неприкаянных. До ближайшего городка Рино в сорока милях можно было позвонить только из одинокой телефонной будки у обочины шоссе, по которому днем проезжало не больше трех машин, а ночью и вовсе никого не было. Рядом пустовали домики заброшенного мотеля для таких, как я, желающих развестись. В них сейчас никого не было, кроме владельцев, неблагополучной семьи, глава которой, похоже, был работяга-коннозаводчик, поскольку около озера вольно паслись шесть породистых лошадей. Если, случалось, нам кто-то звонил из ставших такими далекими Соединенных Штатов, он, жена или наемный работник мчались позвать нас в телефонную будку. Местность окружала гряда невысоких, стального цвета гор, в безмолвной череде дней постоянно менявших свой красноватый оттенок. Сол порой отправлялся на полчаса погулять, и тогда откуда-нибудь из-за холма в полумиле тишину прорезал оглушительный рев — он прочищал легкие, восстанавливая, как мне казалось, таким упражнением внутреннее равновесие. Это становилось главным событием дня. У него, однако, скопилась приличная библиотека, которой мог бы позавидовать небольшой колледж.

В миле от берега лежал остров, полный, как нам говорили, гремучих змей, но воздух был так прозрачен, что он казался всего в сотне ярдов. Индейцы, в надежде заловить какого-нибудь рыбака из Рино, отважившегося забраться в высоких охотничьих сапогах подальше, передвигали предупредительные знаки, расставленные федеральным правительством вдоль берега посреди зыбучих песков. Однако сюда редко кто заглядывал, и потому, как говорили, мало кто пострадал. Тела погибших могли на милю погружаться в топкую жижу, питаемую озером, а затем, месяцы или годы спустя, всплывать, чтобы снова исчезнуть в глубинах кружившего по часовой стрелке течения. В озере обитали странные рыбы с широким ртом и усами, отвратительный, отталкивающий реликтовый подвид, будто бы обитающий только здесь и в Индии. Я представил, как индийский орел, перелетев через океан, обронил тут бесценную икринку.

Раз в неделю мы с Солом отправлялись на его «шевроле» в Рино, в бакалейную лавку и прачечную. На протяжении сорока миль нас ни разу никто не обгонял и мы никого не обгоняли. Это было прекрасное место, где при желании можно было уединиться; огромное пространство способствовало мечтаниям, безлюдье — отчаянию. Физически и духовно я вступил в неизведанную для себя область, а неизвестное — всегда тьма, пока она не озарится светом.

Сейчас были лишь проблески. Я достаточно оптимистично смотрел на свой развод, считая, что обрету себя и перестану растрачиваться впустую. Но нам не дано уйти от того, что мы есть, — когда черепаха тянется вверх за вкусной почкой, ее панцирь не становится от этого легче. Порой охватывало сомнение, действительно ли мне удастся убежать от себя и утвердиться. Мэрилин снималась в «Автобусной остановке» у Джошуа Лоугана, и по ее торопливо нацарапанным записочкам чувствовалось, что она тоже опустошена. Одноименная пьеса имела колоссальный успех, и роль, казалось, была написана прямо для нее. Несмотря на постоянные сомнения, она с радостью работала с Лоуганом, известным постановщиком бесчисленных бродвейских мюзиклов, включая «Южнее Тихого океана» и «Мистера Робертса». Пугало, что я ничем не мог подбодрить ее, хотя надежда на совместную жизнь придавала ей силы, она говорила, что смотрит в будущее по-иному, чем прежде.

Разбудив среди ночи, хозяин мотеля позвал меня к телефону. Было далеко за одиннадцать, время, когда Мэрилин на съемках уже давно спала. Грузовик трясся по песчаной дороге, пока мы не подъехали к телефонной будке, залитой зеленоватым лунным светом. Небо было усеяно звездами, и каждая отчетливо виднелась в его глубине. Из-под двери будки тянуло холодом, я почувствовал это голыми ногами.

Ее мягкий с придыханием голос едва можно было разобрать:

— Я не могу, не могу так работать. О пап а, не могу.

Она звала меня так поначалу в шутку, потом это перешло в привычку, но сейчас ей было не до игры. Она была в отчаянии, только что не рыдала, и говорила без местоимений, странно и сокровенно, как будто сама с собой.