Наплывы времени. История жизни

Поняв, что может руководить Мэрилин только через унизительное посредничество репетитора, Оливье вскоре пришел в такое состояние, что был просто готов убить Паулу, и временами я был не прочь присоединиться к нему. Мэрилин, прирожденная комическая актриса, оказалась в тисках плохо усвоенной, как шарик из жеваной промокашки, роли и установок в духе псевдо-Станиславского, что не давало ей возможности высвободить свое естество. Ее угнетали ложные умствования, ничего не дававшие ей как актрисе, все равно как если бы джазового музыканта учили рационально делать то, что ему дано от природы. Не успела Паула приземлиться в Кройдоне, как поняла, что от Мэрилин требуется сыграть хористку так, как она играла раньше. Пропасть между верой Мэрилин в некий магический ключ, вспышку озарения, которая рассеет все сомнения, и неспособностью вызвать все это в себе Паула заполняла тем, что болтала без умолку. Но чем больше звучало слов, тем менее продвигалась роль. При этом Оливье, как большинство английских актеров, весьма скептически относился к разного рода театральным системам, хотя сам готовился к роли очень похоже на то, как это делали актеры Станиславского. При этом в нем говорили здравый смысл, стремление подражать жизни, не имевшие никакого отношения к пустопорожней болтовне о всяких там внутренних состояниях.

В отношении Мэрилин «мет ода» Паулы — и Ли — стала казаться пагубной, опасно замыкавшей ее на пустом резонерстве. Однако, не пройдя школу Страсберга и не принадлежа к числу адептов, нельзя было ее критиковать, а поскольку мы с Оливье никак не подпадали под эту категорию, то, исходя из опыта и здравого смысла, не имели права вмешиваться в ухудшавшуюся на наших глазах ситуацию, тайный смысл которой был вне нашего разумения. Если Паула не могла помочь, никому другому вмешиваться не разрешалось. Вдобавок Мэрилин, вне всякого сомнения, полностью доверяла ей. Она воспринимала Паулу чуть ли не как воплощение самого Ли, и та могла завести ее, пускай без умысла, совсем не туда. Паула была своего рода приводным ремнем этой «методы» и знала, как со значением кивнуть, сделав вид, будто все понимает. Она без конца повторяла: «Я всего лишь доверенное лицо Ли», в чем мне слышался завуалированный намек на то, что она не несет прямой ответственности за смятение, в котором пребывает Мэрилин. Точно так же, как Ли, которого здесь в конце концов просто физически не существовало. Но кто тогда нес ответственность? Я постепенно стал свыкаться с этой пустотой — ошибка, чреватая тем, что перестаешь пытаться что-либо изменить.

Только Ли мог настроить Мэрилин, без него она теряла всякую уверенность в себе. Но ее затяжные ежедневные разговоры с ним через океан, казалось, мало помогали. Мне не оставалось ничего, кроме как пребывать полностью отстраненным от всего наблюдателем. Чистосердечное общение становилось все более и более затрудненным. Она искала какую-то мистическую поддержку, которой не было в этом мире.

Как же все обстояло на самом деле? Я уж было собрался поверить, что Оливье, желая того или нет, действительно сделал ее своей жертвой, но такие кризисы сопровождали ее работу и с Джошуа Лоуганом, тоже очень опытным режиссером. Все это надо было отнести скорее на счет излишней напряженности при подготовке к работе, но в то же время ее страдания были самые что ни на есть настоящие и отнимали силы. Печальнее всего было то, что любая попытка свести проблему к разумному предполагала, что она находится во власти фантазии. Таким образом, огромный маховик эмоции толчками вращался вокруг стержневого вопроса доверия. Говорить правду — единственное, что могло спасти нас, — тоже становилось опасным, ибо она нуждалась хоть в мало-мальской поддержке, чтобы продержаться в течение рабочего дня.

На что можно было опереться, когда я едва скрывал раздражение по поводу ее приверженности бессмысленным инструкциям Паулы и противостояния Оливье как своего рода сопернику или врагу? Казалось, Оливье тоже все более раздражался, одна Паула не подавала никаких признаков недовольства. Да и с чего? Ее авторитет рос за счет того, что она открыто жаловалась на вероломство Оливье, в частном порядке заверяя всех, кроме Мэрилин, что не верит в это, а просто вынуждена притворяться, чтобы не потерять ее доверия, — не оставишь же бедную девочку совершенно одну. Этого уже никто не мог вынести.

Что касается Оливье, то он, будучи изощренно остер на язык, легко ставил Мэрилин на место, уязвляя неожиданной шуткой, которую облекал в безупречную форму. Несмотря на все ограничения, он мог дать ей намного больше, чем Паула с ее винегретом из теории актерского мастерства и запаса нелепых историй и сплетен из театральной жизни, всегда о великих актерах, которые, работая с тем или иным непрофессиональным режиссером, в отчаянии бросались за помощью к Ли или к ней самой. Тем не менее судьба Мэрилин и картины оказалась в ее руках, и тайная власть дала ей опасную силу, с которой Оливье вынужден был считаться.