Наплывы времени. История жизни

Нельзя было не видеть, сколь безрадостна Мэрилин, когда, выходя из воды, попадала в объятия Гейбла. Она отчаянно старалась показать, что влюблена, однако я слишком хорошо знал ее, чтобы не заметить внутренней рассеянности. И в то же время не мог подойти, поскольку наталкивался на непреодолимую жесткость. Оставалось молиться, чтобы это было не так, однако истинное мастерство всегда вызывает изумление, в ее же игре была болезненная вымученность, страсть изображалась слишком тщательно, со старанием. Она окончательно вычеркнула меня из своей жизни, но даже со стороны нельзя было не заметить, что фильм для нее настоящая пытка. Как и для меня, особенно когда я вспоминал, как все началось, нашу прогулку с Сэмом Шоу вдоль Ист-Ривер и свою идею подарить ей сценарий.

Игра в правдоподобие отвратительна, особенно когда человек ни на йоту не может отступить от того, что ему кажется достоверным. Не знаю, чему ее наставляла Паула, а может быть, Ли, но, научившись думать о чувствах, она перестала переживать, а мысли изображать очень трудно. Надо признаться, что, когда я смотрел фильм годы спустя, ее игра показалась мне более естественной, чем в то тяжелое время, и я до сих пор удивляюсь, как она смогла в той обстановке сыграть так удачно.

А тогда мне пришла в голову мысль, не стало ли актерское мастерство узаконенной формой нарциссизма, эгоистическим погружением в себя, а не результатом живого и радостного наблюдения за человеческим существованием, что только и могло его оправдать. Пока я тосковал в одиночестве, страна, похоже, предалась безумию под названием «удовольствие», днем и ночью наслаждаясь фальшивым искусством, которое ничему не угрожало, ничто не искупало и означало только потерю памяти.

Как-то вечером я добрался до гостиницы и включил телевизор: шли очередные дебаты двух претендентов на пост президента, Никсона и Кеннеди. Странно, что страна жила своей жизнью, не обращая внимания на «Неприкаянных». Заказав в номер ужин с бутылкой виски, я устроился перед телевизором. На экране стояли два актера, которым было так же неуютно перед камерой, как каким-нибудь старшеклассникам во время дискуссии. На Никсоне были пиджак на вырост, явно с братнего плеча, и рубашка со съехавшим набок воротничком. Обоих распаляло честолюбие, и, не обладая авторитетом, на который каждый претендовал, они вынуждены были напустить на себя самоуверенный вид. Телевизор стоял у окна, за ним висела синева ночи, простираясь от кряжей вечных гор в сторону Калифорнии. Смотреть туда было много приятнее, чем на двух человек на телеэкране. Несколько недель назад здесь полыхал страшный пожар — кто-то поджег лес, да так, что пеплом затянуло небо двух штатов. Во всем Рино прекратилась подача электроэнергии, но наши монтеры как-то исхитрились провести кабель к нам в номер на шестом этаже. Ток подавался от аккумулятора припаркованного внизу грузовика. Единственная на весь город лампочка горела, создавая уют в комнате Мэрилин. Это было трогательно с их стороны: ребята из съемочных групп любят творить чудеса — это дает им ощущение реальности.

У экрана сидел я один, переживая неестественность и надуманность теледебатов. Не было сил покончить с кино, театром, этим балаганом, который шел под видом серьезной программы, рассчитанной на то, чтобы простой американец, увидев, кто из кандидатов смотрится лучше, выбрал себе кинозвезду для ролика полнометражного художественного фильма. Между ними не было большой разницы, за исключением того, что каждый владел набором ключевых слов, которые были рассчитаны на определенную аудиторию. При этом Никсон казался по-лисьи жалостлив к себе и в то же время крайне несговорчив, тогда как Кеннеди с квадратной ирландской челюстью и в хорошо пошитом костюме олицетворял потенциальную угрозу, которую Америка в его лице могла представлять для других стран. Чувствовалось, что в основе дебатов лежит продуманный сценарий, хотя, как всегда в таких случаях, не обходилось без импровизации. Я выбрал Кеннеди, поскольку оказалось, что мы читали несколько одних и тех же книг.

Утром раздался звонок.

— Ли здесь. Он хочет поговорить с тобой.

Наконец-то. Теперь Мэрилин будет играть, и мы завершим работу над фильмом.

— Он уже переговорил с Джоном?

— О нет.

Это «о» почему-то насторожило меня. К чему это ее странное «О нет»? Для Ли не имело смысла конфликтовать с Хьюстоном, им надо было теснейшим образом сотрудничать, иначе какие могут быть перемены?

В лифте, подымаясь к Страсбергам, я повторил про себя список претензий. Дверь открыл Ли собственной персоной. Он был так нелепо одет, что у меня все вылетело из головы. Несмотря на стоградусную жару, на нем был плотный ковбойский костюм с иголочки — надраенные до блеска ботинки, отутюженные брюки, отглаженная рубашка с обшитыми тесьмой кармашками и обшлагами — и бледноватое заостренное лицо интеллигента с нетренированным телом.

— Ну ты и вырядился, — сказал я.

Он загадочно хмыкнул:

— Да, очень удобно.

— А ботинки зачем? — Трудно было поверить, что остроносые «вестерны» не нуждаются в разнашивании.