Наплывы времени. История жизни

Когда я открыл дверь, чтобы впустить Скураса, то увидел старого утомленного человека. Возможно, он перед этим хватанул лишнего. Вяло пожал мне руку и скользнул взглядом по моему лицу без обычного энергичного напора, как будто не возлагал на вечер особых надежд. Этот лысый человек со впалой грудью и толстой шеей стоял, слегка отбросив тело назад, с прямой спиной и прижатым, как у боксера, подбородком. Он умел расплыться в улыбке, в то время как его глаза напряженно искали признаков враждебности. Мэрилин тут же вышла в прихожую, они обнялись, да так, что у него едва слезы не навернулись, возможно, от того, сколько ему пришлось ей отказывать. «Об’жаемая, об’жаемая», — повторял он с закрытыми глазами, уткнувшись носом в ее волосы.

Она растрогалась, просто на удивление. Я еще не знал, что пожилые люди пробуждают в ней глубокую уверенность в ее силах, которая переходит в жалость и даже любовь. Ее присутствие порой доводило пожилых мужчин до физической дрожи, и это вселяло в нее больше уверенности, чем набитый деньгами кошелек или рукоплещущий театр. Поднеся ее руку к губам, Скурас подвел Мэрилин к дивану и уселся рядом с ней. Она тут же вскочила, настояв, чтобы он выпил коньяку, который ему, несмотря на астматические протесты, пришлось пригубить. Потом она снова уселась рядом с ним, высоко подняв колени, и не сводила с него глаз, лишь верхняя губка иногда вздрагивала, как у взнузданной лошади, — гордый тик выдержки и самообладания. Он не мог не отреагировать на ее красоту, когда она сидела в бежевой сатиновой кофточке с высоким байроновским воротничком, узкой белой юбке и сверкающих белизной роскошной кожи туфельках-шпильках. Он не видел ее несколько месяцев, достаточное время, чтобы забыть то властное воздействие, которое, казалось, производила ее красота.

Пристроившись с краю, как неуклюжий цирковой медведь, он все время сползал с диванной подушки, в то же время почти с юношеской очаровательной хрипотцой рассказывая о болезнях и смертях общих голливудских знакомых, о проблемах, связанных с его собственным владением в Райе, и переменах в жизни дочери. Мэрилин была в восторге, просто счастлива, отдавшись, как она это умела, на волю чувств и почти не обращая внимания на враждебный или благожелательный смысл его речей, ибо только в чувстве таилась правда. Невероятно, но он начал уговаривать ее отказаться от своей собственной кинокомпании и вернуться в «XX век Фокс», хотя все было давно оговорено в контракте годовой давности. Но она уловила происшедшую перемену — он приехал сказать что-то такое, что ему выговорить было непросто, и это хождение вокруг да около, сколь ни казалось абсурдным, свидетельствовало об особом почтении, что заставляло ее вслушиваться и реагировать на его слова так, как будто он говорил о чем-то дельном.

— Все к ч’рту, д’рогая, я пекусь только о тебе лично. Не могу вспомнить, как нек’т’рые об’рщались с тобой в последние годы. К’нечно, я не могу г’рить за весь «XX век Фокс», я только пр’зидент, но это от чистого сердца, обещаю, ты будешь снова счастлива у нас. Я с’ер’шенно серьезно, Мэрилин, крошка, ты с’вершаешь большую ошибку, вернись к нам. Кроме нас, у тебя никого нету. Мы т’бе и папа и мама. — И все в таком духе, подобно рыбе, которая выделяет щелочь, прежде чем метать икру в кислых водах. Теперь он перешел к храму, который соорудил в Лос-Анджелесе для греческой православной церкви, — гордость всей его жизни. Можно было не принимать Спайроса, но ему нельзя было не симпатизировать, хотя бы за ту наивность, с которой он жонглировал правдой, вернее, делал ставку не на холодный расчет, а упирая на эмоции. Он всегда подразумевал то, что говорил, в тот момент, когда говорил это. Как бы ненароком взяв Мэрилин за руку, он доверительно, как говорят очень близкие люди, спросил:

— Ты влюблена, моя крошка?

От переизбытка чувств у нее, казалось, перехватило дыхание, и она согласно кивнула.

— Ты уверена?

Испытывая некое чувство вины, она посмотрела ему прямо в глаза — человеку, который знал историю ее жизни насквозь, — и еще раз кивнула.

— Да благ’словит тебя Г’сподь, моя куколка, — сказал он, возложив на нее руку с отеческим благословением. Если это брак по любви, и притом действительно брак, то он никак не мог совершиться без вмешательства свыше и пора было кончать этот балаган. Скурас, покачиваясь и что-то старательно соображая, сидел, внимательно изучая свой небольшой черный ботинок на ковре. Обернувшись ко мне, он произнес:

— Бл’гсл’ит тебя Г’сподь. Арт’р, детка, я знаю, ты хороший человек и будешь как следует заботиться об этой малышке. Она мне как дочка родная, клянусь Богом.

Удостоверившись, что все серьезно, он осознал, что над его киностудией сгустились мрачные тучи. Она должна была сняться у них в двух картинах, прежде чем они предоставят ей полную свободу, и замужество было совсем ни к чему, ибо разрушало образ сексуально доступной героини, а брак со мной в такой ситуации был вообще сплошное несчастье.

Он вздохнул:

— Арт’р, я могу надеяться, что ты не ввяжешься в эту идиотскую историю с Комиссией?