Наплывы времени. История жизни

В казино гостиницы я набрел на Хьюстона, который одной рукой брал кости, а в другой держал стакан виски. Куртка из защитной ткани была отутюжена так, будто он надел ее десять минут назад. Проигрывая двадцать пять тысяч, он усмехнулся, когда увидел меня, и я в ответ тоже усмехнулся. Казалось, его не волнует проигрыш, хотя я знал, что это для него приличная сумма. Я поднялся к себе и лег спать. А спустившись в семь утра на завтрак, застал его на том же месте — одной рукой он бросал кости, в другой держал стакан виски. Отыграв свои двадцать пять тысяч, он захотел к ним что-то прибавить. Защитная куртка сидела на нем так же безупречно. Мысль, что он простоял на ногах всю ночь, заставила меня вновь почувствовать усталость.

Метти, разволновавшись, что при крупном плане не удастся скрыть усталость Мэрилин, поставил все вверх дном. Паула, которая теперь стала подконтрольна, а значит, уязвима для критики, заявила, что Ли наконец вылетает из Нью-Йорка. Хьюстон был в таком отчаянии, что встретил это известие чуть ли не с радостью, как и я, надеясь, что Ли ответит за то, что Мэрилин потеряла всякую уверенность как актриса. Несмотря на то что она безгранично доверяла ему, он умудрился остаться в стороне от всех ее трудностей.

Была еще одна причина, по которой его приезд оказался крайне желателен. Мэрилин пристрастилась переиначивать фразы, опуская слова и целые предложения. Хьюстон сам писал и наотрез отказывался от всех ее вариантов, но для того, чтобы услышать правильный текст, ему порой приходилось до десяти раз переснимать ту или иную сцену. Глядя на все это со стороны, я начал подозревать, что у нее появились провалы в памяти, но она объясняла, что слова важны не сами по себе, а в связи с эмоциями, которые они выражают. Иными словами, она повторяла учение Страсберга, как поняла его, — убогую концепцию, разделявшуюся многими актерами, которая лишь прибавила скованности ее игре. Рассматривая слова как преграду, она старалась выразить спонтанную непосредственность чувств, пренебрегая ими. Иногда это помогало, но чаще добавляло неуверенности, поскольку партнер, не говоря о режиссере, полностью доверял тексту. Хьюстон считал, что это капризы. Я спросил Мэрилин, что они с Паулой будут делать с классикой, которую ей прочил Ли, ибо зритель не простит подобных вольностей в обращении с хорошо известными текстами. Но она лишь повторяла слова любимого учителя — от пафоса ее высказываний щемило сердце, однако ни я, ни другие уже не слушали ее всерьез. Уважительнее всего она работала с текстом сценария кинокомедии Уалдера и А. Даймонда «Некоторые любят погорячее». Стараясь сохранить комическую остроту диалога, на котором держался фильм, она не отступала от текста ни на шаг. Теперь же она впервые снималась в драматической роли, и ей не хватало серьезности. Благодаря усилиям наставников она запуталась в импровизациях — то, что годилось в учебных классах, не работало на съемочной площадке.

Приезд Ли обещал изменить ситуацию. Он сам когда-то был режиссером и должен был знать, что при буквальном восприятии его метод сковывает актера, а при небуквальном требует постоянного руководства.

График срывался, паузы затягивались, и мое присутствие становилось все более ненужным и формальным, ибо я никак не мог повлиять на происходящее. Проводя большую часть времени в одиночестве, я думал об отъезде. Но Хьюстон не отпускал, предлагая обсудить то одно, то другое, то что-нибудь изменить в сценарии. Как-то днем снимались две немые сцены на Пирамидальном озере: Гейбл — Лэнгленд учит Мэрилин — Розалин скакать на лошади, а потом они вместе купаются. В те дни, когда я жил здесь с Солом Беллоу, — неужели это было четыре года назад? — наши коттеджи выходили на пустынное шоссе, которое пролегало по каменистому берегу протерозойского озера. С тех пор многое изменилось: вдоль берега пролегла эспланада, стояли ларьки с горячими сосисками, а озеро бесцельно бороздили моторные лодки, разгоняя неземную тишину, которая по сценарию должна была помочь Розалин обрести веру в себя и в жизнь. Все было в высшей степени символично: во время съемок пришлось просить владельцев моторок заглушить двигатели, чтобы вернуть месту первозданную красоту, а толпу зевак, жующих гамбургеры, потесниться ярдов на сто в сторону. Я оглянулся, надеясь увидеть около шоссе одинокую будку, где когда-то пронзительно пережил ощущение счастья. Ее тоже не было. Наверное, телефон-автомат теперь висел прямо на эспланаде. Я посмотрел вдаль, пытаясь представить пустынное шоссе и снова пережить тот восторг, с которым мы когда-то относились друг к другу.