Наплывы времени. История жизни

Хватило пары дней, чтобы понять, что люди в порту боятся говорить об этом. Большинство из них были итальянцы, многие родились в Европе и полностью зависели от благоволения своих работодателей. Побывав через год в Южной Италии и на Сицилии, я понял, что система найма в Бруклинском и Манхэттенском портах была заимствована оттуда. Здесь каждое утро на городскую площадь выезжает управляющий — представитель крупных местных латифундистов. Его ждет толпа крестьян, почтительно расступающихся по обе стороны. Он тычет хлыстом в приглянувшиеся ему лица работяг и, не проронив ни слова, важно уезжает прочь, чувствуя себя Господом Богом, избавившим на сегодняшний день несколько счастливчиков от голода. В смутные времена он появляется на площади в сопровождении вооруженного карабинера. Путешествуя по Калабрии и Сицилии, я стал свидетелем того, как однажды полдюжины солдат с винтовками наперевес уверяли молчаливую толпу крестьян, что система найма останется такой вечно.

Но до этого было еще далеко, а пока зимой в четыре тридцать утра я неизменно приходил в Бруклинский порт, в тот район, что носит название Ред-Хук, и стоял в толпе грузчиков, прятавшихся от дождя в подъездах на Коламбиа-стрит, которая упирается прямехонько в портовые постройки. При появлении босса толпа устремлялась вперед и, замерев полукругом, напряженно ждала указующих жестов и медных номерков, гарантировавших работу на день. Сначала их получали «свои», те, кто беспрекословно платил оброк, а потом, «случайно» обнаружив пару лишних, он великодушно подбрасывал их над толпой. В неистовой суматохе люди хватали друг друга за руки, возникала свалка, а порой и драка. Унизительная процедура поразила меня как грубый акт произвола, но еще страшнее выглядела рабская покорность тех, кто участвовал в ней. Казалось, люди потеряли всякую надежду. Каждый раз в предрассветной мгле я вспоминал книгу итальянского писателя и художника Карло Леви, сосланного Муссолини в Богом забытый край за то, что был евреем, где он написал мемуары «Христос остановился в Эболи». «Америка, — думал я, — остановилась на Коламбиа-стрит».

По Бруклинскому мосту спокойно двигались вереницы машин, а внизу жизнь текла, без преувеличения, по законам Средневековья. Идея грузчиков восстать против всесилия мафии вызвала у меня глубочайшее уважение, особенно когда по безмятежным лицам фланирующих полицейских я понял, что тем, кто задумает изменить устоявшийся порядок, на помощь власть имущих в этом городе рассчитывать не приходится. Пит Панто стал для меня героем, но пару недель спустя я понял, что мне не преодолеть завесу молчания и страха, нависшую над портовым районом, находившимся всего в трех кварталах от моей уютной квартиры. Оставалось только отказаться от своей затеи, поскольку ее невозможно было осуществить. Через несколько месяцев, однако, у меня дома раздался телефонный звонок, и незнакомый человек предложил встретиться и поговорить.

Винценто Джеймс Лонги и его друг Митч Беренсон приехали ко мне в тот же день. С первых слов я понял, что Беренсон решил продолжить дело Пита и организовать в профсоюзе портовых рабочих оппозицию господству Райана. Он опирался на недавно возникшую в районе Ред-Хук ячейку Американской партии труда. Ту часть города, которую он избрал полем для своей деятельности, едва ли можно было назвать спокойной, поскольку весь портовый район контролировался мафией, способной легко разделаться с ними. В консервативной атмосфере общественной жизни конца сороковых годов она скорее всего даже не понесла бы за это наказания. Образ этих двоих на десятилетия определил мое представление о современном радикале.

Беренсону было под тридцать, он оказался полноватым, округлым, крепко сбитым рабочим с отмеченным оспинами лицом, лысым, с кривым носом и высоким, напоминавшим бетховенский, лбом. О том, что этот внушительного вида человек беден, говорили стоптанные башмаки, обтрепанные манжеты рубашки, замызганный, помятый галстук и зажатая в зубах пятицентовая сигара. Дешевая еда вздула его живот над ремнем, при ходьбе он широко расставлял ноги — эдакий бочонок. Выглядел Беренсон закаленным и уверенным в себе, по его виду едва ли можно было предположить, в какие ему предстоит попасть передряги. Порой казалось, что в его голове проносятся странные поэтические видения.