Наполеон

Мальчик-гардемарин с английского фрегата «Конквирор», в Джемс-Таунской гавани, что-то кому-то шепнул, и в Лонгвуде праздник: «сами-де англичане думают, что император скоро вернется на трон»![1076]

— Предложи мне Франция сейчас корону, я отказался бы, — говорит он, но тут же прибавляет: если бы не был уверен, что это единодушное желание нации![1077]

А за недостатком Франции есть Америка:

— Как знать, не оснует ли ваше величество обширной империи в Америке?

— Нет, я слишком стар.[1078]

В старость свою, однако, не верит.

— Мне еще пятнадцать лет жизни! — говорит в марте 1817 года, а в октябре, перед самым началом смертельной болезни:

— Мне еще нет пятидесяти, здоровье мое сносно: мне остается, по крайней мере, тридцать лет жизни.[1079]

Это в хорошие минуты, но есть и другие:

— Думаете ли вы, что, когда я просыпаюсь ночью и вспоминаю, чем был и чем стал, не бывает и у меня скверных минут?[1080]

Что же значит эта бесконечная надежда? Значит бесконечное мужество.

— Как вы изменились! — говорит впавшему в уныние и замышляющему измену генералу Гурго. — Хотите, я вам скажу почему? У вас нет мужества. Мы здесь на поле сражения, а кто уходит из сражения, потому что ему не везет, — трус![1081]

Составляет план бегства по карте острова.

— Днем, через город, лучше бы всего. А если с берега, то с нашими охотничьими ружьями мы часовых десять уложим.

— Все двенадцать, ваше величество.[1082]

Планы предлагаются нелепые: нарядиться лакеем или спрятаться в корзине с грязным бельем. Но человека совершенно бесстрашного, твердо решившегося бежать и не сидящего под замком, а движущегося в двенадцатимильной окружности никакие часовые в мире не устерегли бы. Мог бы бежать, но вот не бежит; что-то не пускает его. Что же именно?

— Надо быть покорным судьбе; все там на небесах написано! — говорит, глядя на небо. — Надо слушаться своей звезды.[1083] — «Я полагаю, что звезде моей обязан тем, что попал сюда».[1084]

Вот кто держит его, сторожит, — его же собственная, от него отделившаяся и на него восставшая Душа-Звезда. Вот какой невидимой цепью прикован к Св. Елене, как Прометей к скале.

Коршун, терзающий печень титана, — сэр Гудсон Лоу, губернатор острова.

«Богу войны, богу победы» надо воевать, побеждать до конца. Но кого? Лонгвудских крыс, блох, клопов, комаров, москитов? Да, их, а также врага исконного — Англию: Англия — Лоу. Льву в клетке надо грызть решетку; решетка — Лоу. Погребенному заживо надо стучаться в крышку гроба; крышка — Лоу.

Может быть, он вовсе не такой «злодей», как это кажется узнику. Длинный, худой, сухой, жилистый, веснушчатый, огненно-рыжий, из мелких военных полуагентов, полушпионов на Корсике, пробившийся горбом к генеральским чинам, он только слепое орудие английских министров.

«Скажите генералу Бонапарту: счастье его, что к нему назначили такого доброго человека, как я; другой посадил бы его на цепь за его проделки», — говорит Лоу[1085] «Добрый человек» — слишком сильно сказано; но мог быть и хуже.

«Мои инструкции таковы, что их даже сказать нельзя», — признается он однажды и пишет английским министрам, ходатайствуя за императора.[1086]

«Генерал Бонапарт плохо принялся за дело: ему бы следовало сидеть смирно, в течение нескольких лет, и, в конце концов, судьбой его заинтересовались бы».[1087] Может быть, так оно и есть, и, кажется, самому Лоу искренно хочется, чтобы так было.

Он не лишен остроумия.

— Я не знал, что генералу Бонапарту нужно себя кипятить в горячей воде столько часов и так часто повторять эту церемонию! — смеется почти добродушно, по поводу горячих ванн императора, для которых в Лонгвуде не хватает воды. Крайние злодеи неостроумны.

— Он был величайшим врагом Англии, а также моим, но я ему все прощаю, — скажет над гробом Наполеона.[1088] Что это, гнусное лицемерие «палача»? Как знать? Во всяком случае, палачу простить жертву не так-то легко.

Впрочем, каждый из них — палач и жертва вместе. Мучают друг друга, истязают, убивают; сводят друг друга с ума, — кто кого больше, трудно сказать.

Лоу, в самом деле, душевно заболевает от вечного страха, что Наполеон убежит; знает, что может убежать, а отчего не бежит, — не знает.

Узник требует от тюремщика невозможного — свободных прогулок и сношений с жителями острова — это значило бы открыть клетку орла. Требует, чтобы тюремщик не показывался ему на глаза — это значило бы перестать стеречь.

«Император говорит, что скорее умрет, чем пустит к себе Лоу».[1089] Когда же тот хочет войти к нему насильно, кричит:

— Он переступит только через мой труп! Дайте мне мои пистолеты![1090]

В спальне его всегда лежат наготове заряженные пистолеты и несколько шпаг.

Каждое утро является в Лонгвуд английский офицер и, когда император прячется от него, — смотрит в замочную скважину, чтобы убедиться, что арестант в сохранности. Однажды, сидя в ванне и заметив, что офицер смотрит на него, Наполеон выскочил из ванны и пошел на него, голый, страшный. Тот убежал, а он грозил его убить.

— Первый, кто войдет ко мне, будет убит наповал!