Наполеон

Осознав всю серьезность своего положения, Бонапарт использовал оружие своего последнего резерва – два батальона старой гвардии, с помощью штыков которых он надеялся остановить пруссаков. Около 7.30 он бросил на прорыв британской позиции весь развернутый строй старой гвардии, чуть менее пяти батальонов. Удар был мощным, но оборона не дрогнула. В рядах французской армии раздался крик: «La Garde recule!»[26] Никогда прежде во время битв Бонапарта не раздавался еще этот зловещий возглас. Неудивительно, что организованное, но тем не менее окончательное отступление старой гвардии позволило Веллингтону взмахнуть шляпой и выкрикнуть: «Гвардия, встать! Вперед!» Проведя ужасный день в обороне, англичане и их союзники получили возможность перейти в наступление. Их сопровождал огонь артиллерии, мощно бомбившей отступающие французские батальоны. В то же самое время пруссаки, число которых постоянно увеличивалось, теснили французов на правом фланге. Два батальона французской старой гвардии, состоявшие из гренадеров первого полка, отказались отступать и были разорваны на куски пушечными ядрами на расстоянии прямого выстрела. Но остаток армии превратился в преследуемую толпу, которая разбегалась в разные стороны.

К девяти вечера все было кончено. Спустя пятнадцать минут Веллингтон и Блюхер встретились в полуразрушенном фермерском доме на хуторе Бель-Альянс. «Mon dieu, quelle affaire!»[27] – воскликнул Блюхер. Это было все, что он знал по-французски, но данная фраза как нельзя лучше описывала этот ужасный день. Все сражение проходило на небольшом участке площадью менее трех квадратных миль. И теперь это размокшее поле было завалено мертвыми и умирающими людьми и лошадьми. Обе стороны проявили необычайный героизм. Ней сражался, как лев, в бою под ним погибли полдюжины лошадей, и, наконец, когда лошадей уже не осталось, он в пешем строю повел своих солдат прямо на английскую гвардию. В конце, когда исход боя стал ясен, Ней выместил свое раздражение на собственном оружии: он в отчаянии поломал свой клинок о ствол брошенного орудия. Он хотел умереть в бою, потому что знал, что его ждет смертная казнь за вопиющую измену королю. Так и случилось, Ней был расстрелян.

Когда Бонапарт сообщил матери, что собирается покинуть Эльбу и снова отправиться сражаться, она ответила: «Хорошо. Лучше умереть с мечом в руках, чем провести всю оставшуюся жизнь в изгнании». Но Бонапарт не послушался совета и не стал ввязываться в рукопашный бой. Он, вероятно, боялся не столько смерти, сколько плена. Действительно, если бы он попал в руки прусских войск, Блюхер, скорее всего, расстрелял бы его. Веллингтон сказал, что не видел Бонапарта в дымном аду битвы, хотя раздающего приказы Сульта, которого встречал раньше, он узнал без труда. Когда, наконец, после долгого ужасного дня на поле брани опустилась тьма, Бонапарт сел в карету, которую защищал живой заслон его гвардейцев. Правда, скоро раскисшая грязь вынудила его пересесть на коня, и он ускакал прочь, подальше от опасности. Он никак не комментировал размеры потерь французских войск, хотя только на поле у Ватерлоо погибло 40 тысяч французов. Блюхер потерял 7 тысяч человек в конце дня. Веллингтон потерял 15 тысяч человек, включая своих лучших генералов, офицеров и многих из своих близких друзей. Веллингтон, как и Бонапарт, не получил ни царапины, но когда он в конце сражения разговаривал с Аксбриджем, тому пушечным ядром оторвало ногу. Герцога, очевидно, потрясло это кровавое происшествие, и, по словам Томаса Криви, члена парламента от вигов, он снова и снова повторял: «Это было близко, чертовски близко. Не думаю, что сюда попали бы, если бы меня тут не было». Тяжелый, мучительный опыт Ватерлоо стал поводом для самого искреннего его высказывания: «В жизни нет ничего хуже, чем выигранное сражение, кроме сражения проигранного». Окончательный вердикт британского командующего по поводу поведения Бонапарта был следующим: «Было бы гораздо разумнее вести оборонительную кампанию, которая создала бы серьезные, возможно, неразрешимые проблемы союзникам. Но у него никогда не хватало на это терпения», – добавлял он.