Наполеон

Смеркалось. Читать и раньше было нелегко, а теперь — и вовсе невозможно. Почтовая карета, всё кренившаяся то на один, то на другой бок, тряслась по отвратительной дороге на Марсель. Путник посмотрел в окно экипажа, и его взгляд рассеянно скользнул по полям, заросшим сорняками и не видевшим плуга за все эти годы Революции и безвластия. Вдоль дороги тянулись убогие деревни. Среди куч мусора играли чумазые дети. Около колодцев судачили неряшливо одетые женщины. Крестьяне убирали свои перепачканные навозом тележки в заброшенные церкви, на стенах которых были нацарапаны когда-то магические слова «Свобода, Равенство, Братство». Время от времени у какого-нибудь кабачка можно было заметить кучку солдат Национальной гвардии в бесформенных головных уборах с трёхцветными кокардами, в башмаках-сабо, со старыми мушкетами в руках. Несомненно, где-то поблизости появились разбойники, и теперь их подняли по тревоге. Бандиты буквально наводнили эту разорённую часть Франции. Никто не обращал внимания на дилижанс, катившийся по парижской дороге.

Если бы он выкрикнул здесь своё имя, ничего бы не произошло вокруг. Молва о нём распространилась только в столице, а теперь, полгода спустя, стала затухать и там... Да и что за пустяк эта мимолётная столичная слава в сравнении с его грандиозными, ещё недавно совершенно несбыточными планами. И сейчас-то с трудом верилось, что он, полгода тому назад никому не известный генерал от артиллерии, вычеркнутый из официальных служебных списков, настолько потерявший надежду на будущее, что служба у турок казалась ему единственным выходом из создавшегося положения, направлялся теперь принять на себя командование целой армией — и именно той армией, которую он сам выбрал бы среди множества других. Уже сутки, как Париж остался позади. Кони шли на рысях, а ему казалось, что они еле тянутся. Было двадцать второе вантоза Четвёртого года Революции, а по запрещённому календарю «старого режима» — двенадцатое марта 1796 года. Путник сгорал от нетерпения: лишь через две недели он сможет прибыть на свою первую штаб-квартиру и отдать свой первый приказ.

Пропустив расшитый золотом рукав в ремённую петлю, он непоколебимо сидел в тряском экипаже.

У него на коленях лежал большой кожаный планшет с тиснённой золотом надписью: «Генерал Буонапарте, главнокомандующий Итальянской армией». Напротив сидел Жюно, молодой человек, русоволосый, с открытым взглядом, одетый в форму командира эскадрона. Этот драгунский офицер связал свою судьбу с ним ещё два с половиной года тому назад, на «батарее бесстрашных» в Тулоне[30], где Бонапарт заметил его необыкновенную храбрость. Этот юный сержант стремился во что бы то ни стало вырвать своего командира из тюрьмы, куда его бросили после термидора. Жюно последовал за ним в Париж и в то тяжёлое время, когда генерал был вынужден уйти со службы, делился с ним своими скудным средствами.

Теперь же, после внезапного подарка судьбы — вандемьера, — когда Бонапарт с удивлением узнал, что за пальбу картечью у церкви Святого Роха он объявлен Спасителем Революции и поднят из нищеты и безвестности до командования Внутренней армией, он первым делом назначил Жюно своим адъютантом. Он никогда в своей жизни не забывал преданных людей.

Теперь он вёз Жюно с собой в Итальянскую армию. Он поведёт этого юношу к вершинам славы. Другим адъютантом стал его самый близкий друг — молодой (на пять лет моложе его самого), честолюбивый артиллерийский офицер Мармон. Мармон завоевал его сердце ещё до того, как при осаде Тулона они поклялись быть неразлучными друзьями. Адъютантом стал и юный Луи Бонапарт, младший брат, родившийся девятью годами позже. Наполеон воспитывал мальчика, кормил, одевал, снимал ему жильё, когда сам ещё был лейтенантом, делил с ним свой заработок в три с половиной ливра. Одним словом, Наполеон был ему скорее отцом, нежели старшим братом. Теперь весь семейный клан сможет разделить его счастливую судьбу. Наполеон написал ещё одному брату, добряку Жозефу, прося того приехать из Генуи и сопровождать армию в качестве штатского — дело обещало быть весьма прибыльным. Его хитрому и слегка распутному дядюшке Фешу, сыну бабушки от второго брака, бывшему служителю церкви, который обычно выступал в роли советника их обедневшей семьи беженцев, досталась должность интенданта. Рядом с Жюно сидел другой близкий друг Бонапарта, молодой Шове. Официальная трёхцветная лента обвивала его полувоенный мундир. Командующий был особенно заинтересован в этом главном интенданте армии. Умный, энергичный и неслыханно честный, Шове не потерпит никакого разгильдяйства от своих новых подчинённых. Настало время молодых. Шове было двадцать шесть с половиной, на месяц-другой меньше, чем самому Бонапарту.