Наполеон

Вера в свою счастливую судьбу и уверенность в том, что его нельзя победить, были уже не столь сильны в нём — в конце концов он потерпел поражение. Возможно, продолжал размышлять Наполеон, добрый Дрюо прав, считая новую военную кампанию безнадёжной и обречённой на провал. Выступить и сражаться против Европы с несколькими сотнями гвардейцев или даже просто перевезти их на одном маленьком корабле на материк, когда вокруг блокадный флот, — это безумная затея. Конечно, ему удалось проскользнуть под носом у Нельсона после египетской кампании, но может ли он вновь рассчитывать на такую удачу? Его могут захватить по пути, и тогда разговоры о Святой Елене станут пророческими. Наверное, лучше ему остаться здесь, в своей крепости, постоянно провоцируя их на противозаконные действия. На острове он может продержаться много лет. Только бы получить хорошие известия из Вены! Если бы императрица была рядом, они бы не посмели досаждать ему. Если бы его сын рос сильным и мужественным здесь, на террасе дворца, у него на глазах, тогда бы он почувствовал себя вполне счастливым. Правда, оставалась ещё проблема с деньгами. Бурбоны — вероломные глупцы! Высмеивая его, они утверждали, что он «честолюбив». Но как он может быть «честолюбивым» сейчас? Никто и ничто не могло вознести его выше того положения, которое он занимал, — властелина всего мира. Только он всё ещё может спасти от Бурбонов свою родину — бедную Францию. Возможно, это его долг. Оргон! Бриг «Инконстант» должен выступить один против целой армады кораблей со всего мира! И потом на горизонте маячил Кемпбелл — ничтожный лицемерный соглядатай. Хорошо, что он позволил ему уехать! Вот какие раздумья тревожили Наполеона в ночи, вот почему он никак не мог успокоиться. Однако, подумав о полковнике Кемпбелле, он улыбнулся и вскоре заснул.

Сон не освежил его, но встал он сразу и, расхаживая по террасе, выпил на ходу кофе. Утро выдалось прохладным, сияющим ослепительной голубизной неба. Он подумал, какое же всё-таки это прекрасное место. Он представил сына, маленького короля Рима, рассматривающим море в подзорную трубу. Он выучил бы с ним названия всех кораблей, научил бы отличать тартану от фелуки. Мария-Луиза своей царственной осанкой и грацией пленила бы Эльбу. И люди со всего острова (и даже континента) приезжали бы сюда на балы и торжества, послушать оперу к посмотреть спектакли. Эльба стала бы культурным центром всего Средиземноморья, а его сын стал бы известным человеком.

Солнце поднялось над фортом Стелла и осветило маленький садик. Повернув лицо к солнцу, он стал молиться: «О, Господи, сделай так, чтобы сегодняшний день принёс мне хорошие известия. Полина права. Я испытываю страх. Я достаточно в своей жизни боролся и странствовал. Всё, что я затеял, — это сумасшествие. Но я могу оставить всё по-старому. О, Господи, ещё раз прошу, ниспошли мне сегодня хорошие новости».

Он смотрел на море и увидел, словно в ответ на свою мольбу, маленькую фелуку, перевозящую почту. Два изящных полумесяца её парусов коричневого цвета раздувались от попутного ветра. Наполеон с жадностью смотрел на маленькое судёнышко, пока оно не скрылось в гавани.

   — Быстро! — крикнул он посыльному. — Ля Муш! Письма!

Фелука привезла ответ Меневаля на письмо Бертрана от 28 января. В этом сострадательном, но осторожном послании, написанном несколько слащавым стилем, старый слуга императора сообщал изгнанникам правду. Он советовал им больше не ждать императрицу и её сына, ибо она порвала с Францией и в настоящее время является пленницей своего отца и союзников. Он также сообщал, что она может получить Парму, как это и было ей обещано по договору, но даже если ей и разрешат поехать туда (что весьма сомнительно), она должна будет отправиться в путь без сына. Король Рима в таком случае остаётся заложником в Вене. Конец письма звучал ободряюще, хотя и помпезно:

«Императрица от рождения была наделена теми качествами, которые, безусловно, позволили бы ей с должным уважением относиться к Франции, если бы природа, в придачу к этим качествам, наделила её большей твёрдостью характера. Необычные обстоятельства связали воедино её судьбу с судьбой великого человека. Эти узы были самым жестоким образом расторгнуты эгоцентричным холодным расчётом политиков. Это случилось тогда, когда император более не внушал страха. Все те промахи, которые допустила императрица, должны быть, несомненно, вменены в вину тем, кто сделал её всего лишь инструментом проявления своей ненависти и осуществления мести. Я глубоко уверен, что император никогда не осудит женщину, которой оказал честь, женившись на ней, которая подарила ему много счастливых дней и которая стала матерью его нежно любимого сына. Боюсь, что с течением времени простые французы, не зная о том, как тяжело ей приходилось в различных ситуациях, могут поддаться искушению и обвинить её во всех бедах. Но, по моему мнению, она заслуживает снисхождения. Поэтому оставьте гнев для тех, кто ускорил её падение».