Наполеон

Старший современник и друг Пушкина, князь П. А. Вяземский, переживший дни Наполеона, говорит, что постоянный гнет, тревога и неуверенность в завтрашнем дне царили во всей Европе в течение всей Первой империи. Никто не мог знать, что с ним и с его страной будет завтра, не готовит ли Наполеон неожиданного удара. Восторженный хвалитель Наполеона Альбер Вандель говорит очень мягко и, так сказать, изящно о «движущихся границах» империи, созданной его любимым героем. Но если читатель даст себе ясный отчет в том, что это такое — эта «движущаяся граница», то сразу поверит князю Вяземскому и поймет, почему угнетение и тревога владели Европой в эти кровавые времена. Границы наполеоновской империи «двигались» не только во время и после войн, но и в короткие промежутки, когда Наполеон не вел войны: он просто в удобный для него момент, издав соответствующий декрет, безоговорочно присоединял к своей империи те страны, которые ему приходило в голову присоединить. Договоры для него не имели ни малейшего значения. Грабеж, планомерный и официальный, продолжался во всех странах, где фактически Наполеон имел возможность распоряжаться. Несмотря на непрерывные войны, Наполеон оставил финансы в удовлетворительном состоянии, почти без долговых обязательств (сравнительно с Англией, которая потом 40 лет не могла разделаться с долгами, сделанными ею в эпоху Наполеона), и патриотические французские историки крайне умиляются поэтому поводу, забывая, что этот блестящий результат именно и был обусловлен неистовым, неслыханным ограблением всех подвластных стран.

Читатели моей книги неоднократно спрашивали меня о том. можно ли назвать войны Наполеона, как я их называю, империалистическими, хотя империализма в том смысле, как понимается теперь нами этот термин, в начале XIX в. не было. Конечно, можно, и не только можно, а и должно, потому что слова «империалистическая война» в полной точности применимы к завоеваниям Наполеона по их характеру и содержанию. Кстати, В. И. Ленин не раз касался этого вопроса, и во время своих знаменитых выступлений по поводу Брест-Литовского мира он выразился так: «Империалистические войны Наполеона продолжались много лет. захватили целую эпоху, показали необыкновенно сложную сеть сплетающихся империалистских отношений с национально-освободительными движениями»[1]. И как бы предвидя только что помянутый вопрос читателей моей книги, он делает тут же пояснение: «Империализмом я называю здесь грабеж чужих стран вообще, империалистской войной — войну хищников за раздел такой добычи».

Политическое порабощение и ничем не сдерживаемое, проводимое под всевозможными предлогами ограбление — вот что означали для покоренных стран наполеоновские завоевания. Крупная французская буржуазия должна экономически царить над порабощенным европейским континентом. Она помогает Наполеону удерживать неограниченную власть в своей стране и над Европой. Такова была система наполеоновской империи. Но это лишь часть картины наполеоновского владычества, и поставить на этом точку значило бы не понять всего исторического значения деятельности этого необыкновенного человека.

Отрицать очевидный и безусловный факт, что страшный разгром феодально-абсолютистской Европы Наполеоном имел положительное, прогрессивное, историческое значение, было бы неправильно, недостойно сколько-нибудь серьезного ученого.

То, что Маркс и Энгельс говорят о Германии, применимо и к другим странам континента: «Если бы Наполеон остался победителем в Германии, он со своей известной энергичной формулой устранил бы по крайней мере три дюжины возлюбленных отцов народа. Французское законодательство и управление создали бы солидное основание для германского единства и избавили бы нас от тридцатитрехлетнего позора и тирании… Союзного сейма. Двумя-тремя наполеоновскими декретами были бы совершенно уничтожены вся средневековая грязь барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяйство и вся патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех концах и углах наших родин»[2].

Наполеон нанес феодализму такие непоправимые удары, от которых он уже никогда оправиться не мог, и в этом прогрессивное значение исторической эпопеи, связанной с его именем.

Наполеон как история — явление, которое уже никогда и нигде повториться не может, потому что уже никогда и нигде не будет той обстановки в мировой истории, какая сложилась во Франции и Европе в конце XVIII и начале XIX в.

Автор ставит своей основной целью дать возможно отчетливую картину жизни и деятельности первого французского императора, его характеристику как человека, как исторического деятеля, с его свойствами, природными данными и устремлениями. Автор предполагает в читателе этой книги хотя бы общее знакомство с эпохой, с движущими историческими силами ее, с классовой структурой общества в послереволюционной Франции и в феодально-абсолютистской Европе.