Наполеон Бонапарт: между историей и легендой

Вот что писала об этом современница событий, известная писательница и публицист Дельфина Жирарден: «Самые ревностные бонапартисты приняли известие об экспедиции принца Луи с возмущением. “Наш законный император, - гордо восклицали они, -это Жозеф (старший брат Наполеона Жозеф Бонапарт после падения Империи жил то в Америке, то в Англии, и не имел никаких претензий на престол. - H. Т.)”. Слово законный применительно к любому из Бонапартов звучит прелестно! Эти люди, вероятно, не знают, что Наполеон не был королем! Он был героем...»⁷³

Перезахоронение останков Наполеона, или «Монументальная галиматья»

Сразу же после Июльской революции в политических собраниях и прессе стали активно обсуждать идею перезахоронения останков Наполеона. В 1821 г., сразу после его смерти, английское правительство заявило, что рассматривает себя хранителем его «праха» (этот термин использовался самим Наполеоном: «Я хочу, чтобы мой прах покоился на берегах Сены...»). 7 октября 1830 г. вопрос о возвращении останков императора подняли в Палате депутатов: их предложили захоронить под Вандомской колонной. Однако, как гласил протокол заседания, «после короткого обсуждения этого вопроса, палата перешла к текущей повестке дня». В сентябре 1831 г. вопрос был снова поднят в парламенте. Против перезахоронения выступил герой трех революций маркиз М.-Ж. Лафайет, заявивший: «Наполеон подавил анархию.

Нельзя, чтобы его прах вновь ее возродил». Но ему возразил генерал М. Ламарк, более известный своими политическими акциями, нежели участием в военных кампаниях: «Смерть не смогла заморозить останки Наполеона». В 1834 г. Берлиоз написал песню на смерть Наполеона. Таким образом, идея получила широкое распространение: оставалось кому-то отправиться на Святую Елену и привезти «славное тело», чтобы исполнить последнюю волю императора и похоронить его во Франции⁷⁴. С 1830 по 1839 гг. в Палату депутатов было подано более 30 петиций в пользу возвращения останков, однако Луи-Филипп считал эту акцию преждевременной. Несмотря на то что ему импонировало называться «Наполеоном мира», в первые годы своего правления он не хотел заходить так далеко.

Однако за десять лет король укрепил свой трон и 1 мая 1840 г., в день национального праздника Июльской монархии - Дня святого Филиппа, принимая в Тюильри своих министров, обратился к главе правительства: «Г-н Тьер, я желаю вам сделать праздничный подарок. Вы хотели привезти во Францию останки Наполеона. Я согласен.

Переговорите по этому поводу с британским правительством...»⁷⁵

Для главы правительства Адольфа Тьера, восторженного поклонника Наполеона, возвращение останков императора во Францию являлось одновременно и политической, и литературной акцией. Как историк, этим шагом он реабилитировал революцию, поскольку считал, что ее наивысшим воплощением стало именно правление Наполеона. Как политик он рассчитывал, что сможет обернуть в свою пользу национальное честолюбие, повысив тем самым свой собственный политический рейтинг. Вот что о Тьере писал Шатобриан: «Господин Тьер может возомнить себя Бонапартом, может думать, что его перочинный ножик не что иное, как продолжение наполеоновской шпаги, может убедить себя, что он великий генерал, может мечтать о завоевании Европы по той причине, что заделался ее летописцем и весьма неосмотрительно возвратил на родину прах Наполеона»⁷⁶. Действительно, вторая попытка Луи-Наполеона захватить власть показала, что Тьер играл с огнем.

Тьер пошел на этот шаг скорее из убеждения, нежели из расчета. Для него Наполеон был героем века, он окончил Революцию, заложил прочный фундамент нового порядка. Его политика ассоциировалась с выражением народных чаяний. Образ Наполеона со временем приобрел новые черты; забыли, как дорого его правление обошлось Франции; не хотели вспоминать, что большинство французов свободно вздохнули, узнав о его отречении. Шатобриан писал: «Триумф нашего сюзерена стоил нам каких-нибудь две или три сотни тысяч человек в год; мы заплатили за него тремя миллионами наших солдат, не больше; сограждане наши отдали ему всего-навсего пятнадцать лет, прожитых в страданиях и неволе, - кому есть дело до подобных пустяков? Ведь поколения, пришедшие после, осеняет блеск славы! А те, кто погиб -что ж! Тем хуже для них! Бедствия, пережитые при республике, послужили спасению Франции, несчастья, перенесенные нами при Империи, принесли пользу несравненно большую - благодаря им Бонапарт стал богом, и этого довольно»⁷⁷. Даже в Марселе, городе, серьезно пострадавшем от войны и континентальной блокады, поэт, близкий к народу, Виктор Желю, славил в августе 1839 г. перед старыми солдатами «великого императора»⁷⁸.