Наполеон Бонапарт

Сопровождавшие его люди, описавшие жизнь этого необыкновенного человека, отмечали, что перед тем, как подняться по трапу на покачивающийся на зыбкой волне бриг, Наполеон Бонапарт в последний раз оглянулся, бросил взгляд назад. Что он увидел? Высокое синее небо, яркую зелень травы, легкий голубоватый дымок, подымавшийся над крестьянскими домиками прибрежной деревни. Это и была Франция, его жизнь.

Он повернулся и сделал решительный шаг вперед — шаг по дороге, уводящей в никуда, шаг в небытие.

Эпилог

Великий полководец, знаменитый государственный деятель, человек необыкновенной судьбы Наполеон Бонапарт сошел с исторической сцены в июле 1815 года.

Шесть лет после этого на затерянном в океане скалистом острове еще теплилась жизнь человека, пережившего свою славу. Это была растянувшаяся на долгие месяцы агония узника, обреченного на медленную смерть. Английское правительство, на великодушие которого рассчитывал Наполеон, не оправдало его ожиданий. Оно поставило своего пленника в тяжелые и унизительные условия мелочной и придирчивой опеки, отравлявшей последние годы его жизни. В эти долгие дни испытаний и несчастья он показал мужество и твердость духа, заставившие забыть о многих его прежних преступлениях.

Оторванный от страны, с которой столько его связывало, от всего мира, он жадно прислушивался к голосам, доходившим с далекой от него земли, на которую он никогда не вернется. Он смог убедиться в том, как ошибочны были расчеты тех, кто надеялся, избавившись от него, перехитрить историю и не допустить возвращения Бурбонов. Они были вновь посажены на престол штыками иностранных интервентов, и их вторичное возвращение знаменовало начало мстительной, злобной расправы со всеми, кто их не хотел. После того как был расстрелян Мишель Ней — расстреляна слава Франции! — все поняли, что наступает глухая пора беспощадной, не останавливающейся ни перед чем реакции. Маршал Брюн был убит в Авиньоне без суда. Генерал Рамель был убит в Тулузе, генерал Лагард — в Ниме. Наступило время белого террора. Карно, Друэ д'Эрлон, Лаллеманы спаслись бегством за границу. Даже человек, больше других содействовавший возвращению Бурбонов, Жозеф Фуше, несмотря на все старания, все вероломство и предательство, должен был умереть в изгнании в Триесте, всеми отвергнутый и забытый. Рассказывали, что, когда его хоронили, неожиданно поднялась буря необыкновенной силы; вихри ветра, ливень смели гроб Фуше с катафалка на мостовую, и останки герцога Отрантского в гробу долго еще швыряла из стороны в сторону разбушевавшаяся стихия.

Но узника на острове Святой Елены это уже не трогало. Его дни были сочтены, и он торопливо диктовал свои воспоминания — пристрастные, личные, порой неточные, но которые — он был в том уверен — будут прочитаны всеми последующими поколениями. Он теперь осознавал и отчетливо видел допущенные им ошибки — не все, но некоторые. Одной из главных своих ошибок, имевших для него фатальные последствия, он признал войну против России. Многое он понимал теперь иначе, чем в дни кипучей жизни. Но было уже поздно. 5 мая 1821 года он умер; ему был пятьдесят один год.

Уже в последние годы жизни — годы заточения на острове Святой Елены — его имя в противопоставлении с мелкими низостями и преступлениями власти Бурбонов, беспощадной политической реакции и мракобесием Священного союза стало обрастать легендами.

Пушкин в стихотворении «Наполеон», написанном в 1821 году, не забывая о том, что «до последней все обиды отплачены тебе, тиран», все же заканчивал его так:

Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала!.. Он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал[1244]

.

Эти последние строки заслуживают особого внимания. В глухую пору аракчеевщины, в преддекабрьское время Наполеон представлялся Пушкину как имя, связанное с борьбой за свободу. По сходным мотивам, как антитезу Бурбонам, Меттерниху, Кестльри, неаполитанским Бурбонам, Наполеона прославляли Байрон и Мицкевич, Стендаль и Беранже, Генрих Гейне и Михаил Лермонтов.

Но время шло, вчера еще кипевшие страсти остывали, и им на смену шли иные споры; жизнь ставила новые задачи; и то, что для поколения первой половины девятнадцатого столетия еще представлялось политической злободневностью, для следующих поколений стало уже далекой историей.

С расстояния в сто пятьдесят — сто восемьдесят лет голоса минувшей эпохи доходят до нас приглушеннее. Но историк, восстанавливающий картину давно ушедшего времени и его героев, уже свободен от пристрастий и предубежденности ушедшей эпохи; проверенные строгой мерой времени исторические явления и исторические герои обретают свои истинные размеры; история каждому отводит свое место.