Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность

Бонапарт был поражен радостным настроением столицы, которая “помнила о терроре не больше, как о сновидении”. Все ликовало, веселилось, наслаждалось, как при беспечном старом порядке. Воскресли и салоны прелестниц. Один из них держала вдова гильотинированного Конвентом генерала Богарнэ, креолка Жозефина: он служил центром зарождавшейся военной знати с ее игрой в высшую политику. То пировала новая буржуазия, цвет которой назывался “золотой молодежью”. Она примыкала к термидорианцам и к эмигрантам, которые возвращались толпами и уже имели своего полководца в лице роялиста Пишегрю. Начиналась контрреволюция. Она отражалась уже и в военных делах. Перед тем революция совершила чудеса доблести и принудила Пруссию к Базельскому миру (апрель 1795 года), который доставил французам левый берег Рейна. Теперь же победители словно окаменели: Пишегрю с Журданом заключили с Австрией ненужное перемирие.

Роялистская реакция воскресала так быстро, что республиканцы уже боялись назначить президента, который как раз превратился бы в Монка: они устроили пятиглавую Директорию, душой которой стал Баррас. Роялисты не вытерпели: они дали республике первую битву, известную под именем восстания 13 вандемьера (5 октября 1795 года). У них был свой генерал – Пишегрю; директории судьба послала полководца в лице его школьного товарища.

Бонапарт уже около полугода слонялся в Париже без дела. Он опять бедствовал: жил в меблированной комнатке, ходил в поношенном мундире, занимал гроши у неимущего Жюно, пробовал торговать книгами и церковными имуществами на деньги Жозефа, женившегося на дочери трактирщика. За исключением Жозефа, бедствовала и вся семья: сестры голодали с Летицией в Марселе; Люсьен даже попал в тюрьму. Опальный генерал осаждал министерство прошениями с лживыми показаниями о своей службе и с гигантскими планами. Министерство называло эти затеи “химерами”, хотя в числе их был план итальянского похода. Бонапарт то мечтал о роскоши, то слушал курс астрономии, то сватался за богатую сестру жены Жозефа, которая, однако, предпочла Бернадота. Он даже просился на службу к султану и готов был продать себя английской Ост-Индской компании. Иногда он боялся еще худшего: видных якобинцев все арестовывали да казнили. И вот Бонапарт набрасывает консервативные статейки и требует “раскаяния” даже от своих друзей по якобинству. А в душе – мучительный знакомый голос: “воин должен или срывать лавры, или умирать на ложе славы”. Бонапарт чуждался общества. Он посещал только Барраса, который вдруг стал душой “золотой молодежи”” и другом элегантных красавиц, в особенности же Жозефины Богарнэ. “Мне надо было уцепиться за кого-нибудь и за что-нибудь”, – говорил потом Бонапарт.

Здесь зацепилось сердце страстного корсиканца. Все чуждались этого странного изможденного юноши, с волосами до плеч, с пронзительным взглядом, с искривленными губами, с казарменными манерами. “Он, кажется, желает властвовать надо всем; его взор смущает даже наших директоров, – писала Жозефина подруге. – Он полон самомнения до смешного; но оно до того опутывает меня, что я считаю возможным все, чего ни пожелает этот странный человек. Баррас уверяет, что добудет генералу начальство над итальянской армией, если он женится на мне. А Бонапарт сказал мне: “Так они думают, мне нужен покровитель! Погодите, они сами будут пресчастливы, если я захочу стать их покровителем. При мне сабля; а с нею я далеко пойду!” И опытная прелестница-аристократка уронила поощрительный взор, промолвила ласковое слово: солдат-пролетарий, желавший войти в “высшее общество”, потерял голову от жгучей, непривычной страсти. В мрачном честолюбце еще не совсем изгладились следы “чувствительности” и “идеологии”. В его походной сумке еще хранился экземпляр Руссо; на всей его фигуре еще лежал отпечаток идеализма революции, прикрывая его исполинское я.

Этого-то нищего чудака, без роду-племени, без отечества и связей, судьба вдруг назначила на роль спасителя правительства. 4 октября 1795 года, выходя из театра со своим Жюно, он наткнулся на баррикаду роялистов. “Ах, если бы парижане поставили меня во главе: ручаюсь, что через два часа они были бы в Тюильри! И я выгнал бы оттуда всех этих негодных членов Конвента”, – воскликнул он. В эту самую минуту Баррас уговорил Карно довериться “корсиканскому офицерику, который не поцеремонится”. На другой день Бонапарт спас членов Конвента, выступив с пятью тысячами солдат против двадцати тысяч забаррикадированных мятежников. Он искусно пустил в ход перекрестный огонь картечи, а сам являлся на коне всюду, где кипел бой. Часа в четыре все было кончено; парижан погибло не больше двух сотен.