Наполеон и Гитлер

Во время своего пребывания в Милане 20 мая 1796 года Наполеон выпустил прокламацию: «Уважение к собственности и личной безопасности каждого, уважение к вероисповеданию жителей всех стран — вот те чувства, которые испытывает правительство Французской республики и французская армия в Италии. Победоносные французы рассматривают народы Ломбардии как своих братьев».

Его деяния виделись по-иному тем, кто не были французами. Возможно, Уильям Питт и был предубежденным человеком, но в речи, произнесенной им несколько позже (3 февраля 1800 года) в палате общин, содержался справедливый перечень «ужасов, содеянных в Италии в кампанию 1796-1797 годов». Он напомнил членам парламента: «В доказательство этого «братства» и в целях соблюдения клятвы об «уважении собственности» эта самая прокламация наложила на жителей Милана контрибуцию в размере двадцати миллионов ливров, что равняется приблизительно одному миллиону фунтов стерлингов. И в последующем каждое государство было обложено данью в общей сложности в 6 миллионов фунтов стерлингов. С такой же точностью соблюдались обещания уважать вероисповедания и обычаи завоеванных стран. Церкви подверглись варварскому разграблению. Все, что было достоянием общества, оказалось конфискованным. Италия стала страной, где царит хаос и насилие. Священники, представляющие собой объект уважения и почитания, подверглись неслыханным оскорблениям и унижениям со стороны французских войск...»

Премьер-министр продолжал: «Но из всех отвратительных и трагических сцен, которые имели место в Италии на протяжении описываемого мною периода, происходившие в Венеции, поражают своим откровенным цинизмом».

Он обвинил французов в том, что они нарочно спровоцировали население Венеции на восстание против них, в ходе которого было выпущено антифранцузское воззвание. Наполеон тут же по горячим следам вторгся в Венецию, установив там правление по французскому образцу. Питт сообщил далее, что, как только договор был подписан, французы напали на арсенал и на Дворец дожей и разграбили их. Вдобавок к этому они обложили их обитателей данью. Он добавил: «Прошло не более четырех месяцев после этого, и сама Венецианская республика, связанная союзническим договором с Францией, создание самого Бонапарта, от которого она получила в подарок свободу по-французски, была тем же Бонапартом передана по договору Кампоформио под тяжкое иго гордого Габсбургского дома». Директория начала испытывать сильные опасения по поводу генерала Бонапарта. Его популярность в народе росла и достигла необычайных размеров. Вдобавок к этому имелись тревожные доказательства его независимости в принятии решений. Он даже осмелился дважды игнорировать инструкции Директории: во-первых, он потребовал от австрийцев уступки Ломбардии, а во-вторых, объявил войну Венеции. Его штаб располагался в замке на окраине Милана, и там ему оказывались почти королевские почести: все время устраивались пышные званые обеды, и любой его выезд сопровождался эскортом в триста улан. Журналистам было щедро заплачено за соответствующую трактовку действий Наполеона, который сделал своей задачей создание нужного ему образа в народных массах и среди солдат. Существовала специальная газета «Курьер итальянской армии». Ее выпуски продавались даже в Париже и бесплатно раздавались солдатам. В ней всячески восхвалялись подвиги и личность «Первого Генерала Великой Нации». Наполеон субсидировал и другие газеты, дудевшие в ту же дуду. Все члены Директории прекрасно сознавали, куда дует ветер, но они слишком многим были обязаны Наполеону. Да и что они могли сделать, если их единственной опорой являлся все тот же Наполеон. Ведь именно он прислал в Париж войска под командованием Ожеро, которые провели массовую чистку обоих Советов 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 года. Роялистов арестовывали сотнями и высылали в далекую Гвиану. В целом обстановка была неспокойной. Многие генералы подозревались, и не без основания, в симпатиях либо к роялистам, либо к якобинцам. В противоположность этому Наполеон после своего триумфального возвращения в Париж напустил на себя скромность и, желая подчеркнуть отсутствие каких-либо честолюбивых намерений, везде появлялся в неброской штатской одежде.

Решив убрать слишком уж самостоятельного полководца из Италии, Директория назначила его главнокомандующим армией, сформированной для ведения войны с Англией. Ему было поручено разработать план вторжения на Британские острова. К этому поручению генерал отнесся с должной серьезностью, однако после неоднократных личных рекогносцировок к 23 февраля он пришел к следующему выводу: высадка в Англии без завоевания господства над морем явится самой рискованной и трудной операцией, какие когда-либо предпринимались... Подходящий момент для этого предприятия упущен, и, может быть, навсегда.