Наполеон и Гитлер

Рузвельт не разделял всеобщего оптимизма, царившего в Европе после подписания Мюнхенского соглашения. В сентябре 1938 года он писал американскому послу в Риме: «Визит Чемберлена к Гитлеру может лишь ускорить или замедлить на некоторое время процессы, которые, как мне кажется, развиваясь, неизбежно приведут к военному конфликту в течение ближайших пяти лет». С конца 1938 года, еще до окончательного захвата Чехословакии, он стал опасаться притязаний Гитлера в Центральной и Южной Америках и «взятия Соединенных Штатов в кольцо путем ликвидации первой линии обороны». Рузвельт предупредил членов сенатского комитета по делам обороны: «Только не говорите, что все это химеры и глупые выдумки. Разве кто-нибудь из вас сказал бы шесть лет назад, когда этот человек, Гитлер, возглавил германское правительство, а Германия переживала крах и её экономика скатилась в пропасть и страна находилась в долгах, как в шелках, на пороге анархии, когда никто ее и всерьез не воспринимал в этом мире, — разве кто-нибудь из вас сказал бы, что через шесть лет Германия будет доминировать в Европе, полностью и абсолютно?»

Ни один европейский лидер, за исключением Черчилля, не видел ситуацию с такой ясностью.[29]

23 августа Риббентроп подписал пакт о ненападении с Советским Союзом, включавший секретные статьи о разделе Польши. Неделю спустя, 1 сентября, немецкое радио объявило, что на радиостанцию в Гляйвице, находившуюся близ границы с Польшей, напали польские военнослужащие, и несколько из них при этом были убиты. В действительности этими убитыми были немецкие заключенные, приговоренные к смерти, которых накачали наркотиками, переодели в польскую военную форму и застрелили. «Защищая отечество», германские войска ринулись в Польшу. Правильно рассудив, что Франция и Британия отреагируют с опозданием, Гитлер ударил по Польше всей мощью, уверенный в количественном и качественном превосходстве своих самолетов и танков, — и не ошибся. Не в пример Чехословакии, польская армия имела допотопное вооружение, противопоставив своих улан моторизованным колоннам, пикирующим бомбардировщикам и огнеметам. Поляки понимали, что надежд на победу у них нет никаких: они планировали продержаться две недели, чтобы западные державы успели за это время прийти им на помощь, ударив по Германии через Рейн. Как и предвидел фюрер, французы и англичане ограничились лишь формальным объявлением войны. Через две недели, в соответствии с германо-советским пактом, советские войска вторглись в Восточную Польшу. А через четыре недели фюрер принимал в разбомбленной Варшаве парад победы.

Муссолини сильно расстроил фюрера 25 августа, сообщив ему, что «Италия еще не готова к войне». У Гитлера вовсе не было желания воевать по-настоящему с Британией и Францией. 6 октября он заявил, что западные державы должны принять поражение Польши как должное и выработать вместе с ним условия для сохранения прочного и продолжительного мира в Европе. При этом он гарантирует сохранение Британской империи, если сама Британия будет сотрудничать с Германией. От его переводчика Пауля Шмидта известно, что, получив сообщение об объявлении ему войны Великобританией, Гитлер долгое время сидел молча, не двигаясь, затем, уставившись горящими глазами на своего пораженного министра иностранных дел Риббентропа, спросил: «Ну и что теперь?» А Геринг пробормотал: «Если мы проиграем эту войну, пусть бог проявит к нам милосердие».

«Мы стоим перед явлениями, в которых просматривается безусловное сходство», — указывал Питер Гейл в 1944 году. Полагая, что во французской и «коричневой» революциях имелись различия и даже диаметрально противоположные черты, Гейл в то же время делает вывод, что причины, по которым от них исходила опасность, были одни и те же. Каждая всюду несла с собой новый порядок и отвергала прежние устои, рассматривая любое противодействие как преступление. Наполеон, по словам Гейла, был «завоевателем, с которым, невозможно жить, который не мог не превращать каждого своего союзника в вассала или истолковывать их отношения исключительно в свою пользу».

Это те самые краски, которыми написан точный образ Гитлера в 1939-40 гг.

Тем не менее в октябре 1939 года фюрер позвал союзников к переговорам, утверждая: «Даже сегодня я верю, что настоящий мир в Европе и во всем мире возможен только при условии, что Германия и Англия придут к взаимопониманию». Хотя позже он сказал своим генералам, что это всего-навсего пропагандистский трюк и что его «неизменной целью» остается победа над всеми врагами, все же вряд ли можно сомневаться, что он предпочел бы мир с Британией и Францией взамен на свободу действий на Востоке. Во время «странной войны» 1939-40 гг. среди личного состава союзных сил ходили любопытные слухи о том, что скоро Британия и Франция будут сражаться на стороне Германии против Советского Союза. Однако англичане, хотя и не разделяли органическую ненависть французов к бошам, видели Гитлера точно в таком же свете, как когда-то Наполеона. Кроме того, Черчилль, этот Питт XX века, уже вошел в состав кабинета.