Наполеон и Мария-Луиза

Обе девочки были ослепительно хороши собой, так что молодые марсельцы поглядывали на них с вожделением. Некоторые даже подстерегали их на углу и старались ущипнуть за грудь. Когда попытка была удачной, юнцы возвращались домой с восторженно-счастливым видом, делавшим их похожими на блаженных с витражей собора Бове…

Маленькие сестрички Бонапарт, особенно Полина, не имели ничего против подобных ласк, воспринимая их как справедливую дань собственной красоте; соседи неоднократно слышали их смех в ответ на заигрывания — а ведь по правилам игры им следовало бы возмущенно кудахтать!

Неумение лицемерить стоило их хорошей репутации.

Хотим сразу отметить, что грязные слухи, ходившие о сестрах и питавшие многочисленных памфлетистов эпохи Реставрации, лишены каких бы то ни было оснований. В качестве доказательства достаточно привести свидетельство генерала Рикара, знавшего Полину и Элизу как раз по жизни в Марселе:

«Поведение сестер, совершенно безупречное по сути, внешне было не вполне благопристойно. Я вспоминаю некоторые особенности и вольности их поведения, которым я не придавал никакого значения, понимая, как привлекает молодых марсельцев обаяние этих девиц (Полина была удивительно хороша собой, ее красота была почти идеальной). Однако я допускаю, что среди юнцов нашелся какой-нибудь фат, похвалявшийся не завоеванными им милостями, а может быть, он мстил за решительный отказ, клевеща на дочерей Летиции. Хочу еще раз подчеркнуть; я не верю сплетням, но молва в Марселе приписывала девушкам любовные приключения весьма скандального характера».

«Ребячливая до глупости и излишне чувствительная» — так пишет о Полине Анри д'Альмера. Возможно, однажды тревожным весенним вечером 1794 года Полина действительно отдалась своему первому любовнику — капралу Червони, молодому корсиканцу, ставшему потом генералом Империи.

Как бы там ни было, девушка вскоре покинула вместе со всей семьей Марсель и отправилась в замок Салле, над Антибом, реквизированный Наполеоном. Там Полина начала смущать покой молодых офицеров из окружения брата. Почти все они попались в ее сети, практически каждый получил свой жезл.

Маршальский, разумеется, ведь Наполеон, став императором, не забыл первых «воздыхателей» любимой сестры.

Между тем среди молодых нетерпеливых военных был один, совершенно не похожий на других, — застенчивый толстый юнец, не осмеливавшийся даже ухаживать за Полиной. В то время как его товарищи, не боясь греха, проверяли, насколько округла и упруга попка молодой корсиканки, он страдал от любви. Этого простака звали Жюно.

Однажды вечером, увидев Полину, купающуюся возле Квадратного Форта, «он почувствовал, как в нем поднимается желание стать единственным, кто имеет право на дивные округлости, так радовавшие офицеров Антнбского гарнизона». В полном смятении Жюно решил, как всякий хороший солдат, излить душу своему генералу. Герцогиня д'Абрантес оставила нам описание этой встречи:

«Однажды вечером Наполеон и Жюно гуляли под густыми кронами деревьев, наслаждаясь напоенным ароматами цветов воздухом… Друзья шли медленно, держась за руки. Они молчали, и лишь редкое рукопожатие свидетельствовало о сердечной близости этих людей. В такую минуту нет ни генерала, ни адъютанта, есть двое мужчин, двое друзей, которые были сейчас особенно близки — дивный вечер, мягкий ароматный воздух, густые кроны деревьев, гирлянды пахучих цветов, — гораздо ближе, чем в маленьком десятиметровом кабинете с позолоченными стенами…

Сердце Жюно было переполнено чувствами, которыми просто необходимо поделиться с другом; однако Бонапарт давно уже знал секрет приятеля: Жюно был безумно влюблен в Полетт Бонапарт. Его молодая пылкая душа не устояла при виде столь очаровательного создания, каким была Полетт. Он любил ее страстно, самозабвенно, исступленно; его секрет уже через неделю стал известен генералу. Честь Жюно приказывала ему признаться, раз уж рассудок не помешал влюбиться.

Бонапарт не ответил ни «да», ни «нет» на предложение молодого офицера. Он утешал его и уверял, что Полетт охотно станет его женой, как только тот сумеет обеспечить ей не богатое, нет, просто достойное положение и содержание, что позволит хотя бы не плодить несчастных детей, обреченных на бедность.

В тот вечер, о котором я вам уже рассказывала, Жюно, ободренный словами самого Бонапарта, был настойчив, как никогда, и показал письмо, полученное накануне от отца. Господин Жюно-старший сообщал сыну, что ничего не может выделить ему в данный момент, но что со временем его доля наследства составит двадцать тысяч франков.

— Значит, я буду богат, — говорил Жюно Бонапарту, — ведь получу по меньшей мере тысячу двести ливров годового дохода. Мой генерал, уверяю вас…

Бонапарт слушал Жюно очень внимательно, был весьма участлив и высказал свое мнение.