Наполеон. Жизнь и смерть

Отнятые у неприятеля пушки я велел расплавить и соорудить из них ту колонну на Вандомской площади, которую нынче разрушили. Но верьте – время ее восстановит.

Я также распорядился, чтобы вдовы погибших получали пожизненную пенсию. Их дети должны были воспитываться за мой счет.

И независимо от данного им при рождении имени, они имели право добавить к нему мое имя – Наполеон. Дети павших храбрецов стали моими детьми…

Уже на следующий день после Аустерлица я принимал австрийского императора. Так запоздало (и оттого куда с большими жертвами) пришлось ему ответить на мой призыв о мире, посланный через отпущенного Мака… Мой штаб помещался на сеновале, и я принял Франца в палатке. И сказал ему: «Это и есть мой дворец. Уже два месяца я не знаю другого…» – подразумевалось: «по вашей милости». «После такой победы он не может вам не нравиться», – льстиво ответил Франц.

Австрия вышла из коалиции. Перемирие было подписано. Францу пришлось потерять Венецию, Истрию и Далмацию – я присоединил их к своему Итальянскому королевству. Моих союзников, герцогов Баварского и Вюртембергского, я сделал королями – они получили Тироль и Швабию. Я воистину становился императором Европы!

Но русские хотели продолжить воевать. Безумцы! И я обещал Жозефине: «Завтра я обрушусь на русских, они обречены». Но обрушиться пришлось не на них. К разбитой России внезапно присоединилась столь долго колебавшаяся Пруссия. У глупца прусского короля колебания закончились именно тогда, когда должны были начаться. П…а королевы Луизы победила! Она заставила короля вступить в войну на стороне ее русского е…ря. Эти жалкие глупцы возомнили себя наследниками великого Фридриха! Что ж, сие только означало: после Вены мне придется побывать и в Берлине.

Правда, снова пришлось успокаивать Жозефину. После ее несколько встревоженного письма я написал ей: «Дружочек! Ноги у меня в тепле. И предстоящая кампания, поверь, будет недолгой. Дела прусского короля уже вскоре будут так плохи, что я искренне его жалею. Пожалей и ты: он очень глуп, но добр…»

Что делать: беда монархов в том, что ими часто управляют б…ди! Этого я не допускал никогда!

Император придвинул к себе тарелочку с любимыми пастилками. Только сейчас я заметил, что тарелка была из императорского сервиза – с изображениями его побед. На этой было написано: «Йена».

– К вечеру тринадцатого октября я вошел в Йену – тихий городок в горах. С вершины я наблюдал, как по равнине к Веймару текла человеческая масса. Это сосредоточивалась прусская армия. Они не знали, что я уже решил их судьбу…

Ночью перед битвой я прошел с фонарем по дороге, которую саперы прокладывали на горе для пушек. Завтра эти пушки должны были уничтожить мирно храпевших внизу пруссаков. Да, они хорошо выспались перед смертью… Я же не спал. До рассвета следил, как поднимали артиллерию на высокое плато. И сам расставлял орудия.

Поднялось солнце. Я объехал строй армии. На сей раз я был краток: «Солдаты! Сегодня мы победим. Уже к вечеру Пруссия будет у наших ног!» И отдал приказ к наступлению.

С высоты гор удачно расставленная артиллерия обрушила шквальный огонь – град ядер. И корпуса лучших моих маршалов, Сульта, Ланна и Ожеро, двинулись на противника.

Это была ожесточенная битва… Храбрец Ланн был контужен, у Даву прострелен мундир в нескольких местах. Пруссаки держались, но я уже знал – из последних сил. Как всегда, я физически чувствовал пульс боя. И вот пришел черед кавалерии Мюрата… Я приказал:

«Пора!» – и Мюрат с саблей наголо, счастливый, пьяный от упоения боем, поскакал впереди, возглавляя яростную атаку…

Разгром оказался пострашнее Аустерлица. Пруссаки потеряли двадцать две тысячи убитыми, двадцать генералов полегли на поле боя. Мы захватили десять тысяч пленных и множество знамен. Прусская армия вслед за австрийской перестала существовать…

Я написал Жозефине: «Дружочек, я провел неплохой маневр против пруссаков… взял тридцать тысяч пленных, множество пушек и знамен, причем всю неделю мне удавалось сохранять ноги в тепле». Чтобы она перестала наконец бояться, я постоянно писал о войне шутливо и старался почаще не забывать правило – не писать об убитых, а просто присоединять их к пленным.

А потом погибла и последняя надежда пруссаков – их лучший полководец герцог Брауншвейгский. Я разгромил его войско в двадцати километрах от Йены. Бегущие остатки его армии смешались с беглецами из-под Веймара… В девяносто втором году герцог обещал прийти во Францию с прусской армией и сжечь революционный Париж. Так что я имел право поступить точно так же и с его Брауншвейгом и Берлином. Но, конечно же, не стал. Хотя при взгляде на архитектуру Берлина люди с хорошим вкусом непременно одобрили бы меня. Взгляд здесь постоянно оскорблен самым дурным подражанием греческой архитектуре и французским дворцам.