Наполеоныч. Дедушка русского шансона

В наши дни айны остались в основном в Японии, где, согласно официальным цифрам, их численность составляет около 25 000 человек (по неофициальным — может доходить и до 200 000). В России по итогам переписи 2010 года зафиксировано 109 айнов, из них — 94 в Камчатском крае. (К слову, айны считают, что именно они обладают суверенными правами на четыре «спорных» острова Курильского архипелага.)

Коренной айнский язык радикально отличается от японского, нивхского, китайского, а также прочих языков Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Другое дело, что к настоящему времени айны массово перешли на японский язык, так что изолированный айнский язык уже практически можно считать мёртвым. И в этом смысле даже две записанные и привезенные Гартевельдом песни (в другом месте наш герой говорит о трех), надо полагать, представляют интерес для лингвистов. Приведу текст одной из таких песен, что была записана Наполеонычем с напева душегуба Арефьева:

Калайдос!
Уритама, урых!
Мей ци каз,
Махты терэ.
Метес махты-на!
Кьяхты лоси-ре
Уритама вая Калайдос!
Вая!

[51]

На заимке у Арефьева Гартевельд провел целый день и даже заночевал. При том, что в это время в избе у старика скрывался некий находящийся в бегах субъект. Это я снова к тому, что в своих сибирских странствиях наш Вильгельм Наполеонович не раз по-настоящему рисковал головой. Отсюда и револьвер, с которым в своем сибирском путешествии он, похоже, не расставался:

Пластинка с одной из немногих сохранившихся песен о сахалинской каторге: «Прощай, город Одесса, прощай наш карантин, / Нас отправляют на остров Сахалин…». На подарочный диск она вошла в исп. Ефима Гилярова (на фото)

«Я вскочил и впросонках схватился за револьвер, но его под подушкой не оказалось. <…> Я сконфуженно сказал Арефьеву:

— Я вчера здесь, под подушку, положил одну вещь…

— Знаю, — смеясь, перебил он меня, — пистолет. Я побоялся, как бы вы ночью, нечаянно, вреда себе не сделали… Я его из-под подушки осторожно и вынул. Вот он…

И он подал мне револьвер.

— Не угодно ли, — сказал он, показывая на стол с чаем.

Я встал, оделся и, напившись чаю, простился со «злодеем на покое».

На прощанье я предложил ему денег.

Он молча отвел мою руку.

— Спрячьте, — сказал он, — без них проживу. А насчет моего товарища, — прибавил он, — там, в городе-то, лучше вам не распространяться.

На одно мгновение что-то грозное промелькнуло у него в глазах.

— Я тоже не Иуда, — успокоил я его.

И поскакал обратно в Курган».

Что ж… В чем в чем, а в смелости нашему герою не откажешь. Кстати, интересно, а «ствол» у Наполеоныча официальный или «левый»? Он же у нас — иностранный подданный. А потому, по тогдашним законам, обязан был зарегистрировать револьвер в полицейском участке и получить разрешение на постоянное ношение оружия.

Петропавловск — Омск — Тобольск

Не позднее 1-го августа Вильгельм Наполеоныч добирается до Омска. Учитывая, что на середине пути между Курганом и Омском находится Петропавловск, а из газетных публикаций известно, что Гартевельд посетил и его, скорее всего, как раз после 25 июля он и сделал краткую остановку в Петропавловске, где записал для своей коллекции минимум одну песню — «В тайге глухой»:

В тайге глухой одиноко могила стоит.
Ели суровые, кедры седые глядят!
Тихо кругом
В тайге глухой…
Цветики божие нежно и робко цветут.
Жалобно птички день целый и ночку поют.
Тихо кругом
В тайге глухой…

В общем — «тихо вокруг, только не спит барсук». Но и этот «барсук», он неспроста. Сам Вильгельм Наполеонович впоследствии прокомментирует сей приторно-сентиментальный момент во многих песнях сибирских сидельцев следующим образом: