Наполеоныч. Дедушка русского шансона

Даже не знаю, как это комментировать. Вот у меня перед глазами оригинальная программка лекции-концерта г-на Гартевельда. В первом отделении — доклад, который «автор прочтет лично». Далее идет содержание доклада: за п. 1 «Современная каторга» (видимо, здесь общие сведения «научно-популярного» характера), а вот уже в п. 2. «Улучшение участи заключенных в последнее время»… И во что прикажете верить? В «страшные беззакония» или все-таки в «улучшение участи»? Между прочим, учинять беззаконие тюремной администрации — себе дороже, особенно в случае с уголовным каторжным элементом. О чем наш Вильгельм Наполеонович прекрасно осведомлен:

«У уголовного есть одна удивительная особенность: он свято стоит за то, чтобы все было «по закону». Он безропотно ложится под какое угодно количество розг, если они будут даны «по закону». Но он поднимет бунт, готов убить надзирателя, выломать двери, если ему не дадут 1/100 доли того золотника коровьего масла, которое он имеет по закону в виде приправы в каше».

Вот такая, понимаешь, каша с маслом…

Каторжанин, прикованный к тачке (1891)

Ну да завяжем на время с живописанием тогдашнего тюремного быта. Уже хочется вырваться из мрачных застенков на волю. Вернуться домой, затопить камин, плюхнуться в кресло-качалку и раскрыть первый подвернувшийся под руку книжный томик. Пускай бы и авторства тов. Савчука.

Итак… Возвращаясь к роману «Прямой дождь». Точнее — к его эпизоду, где фигурирует наш герой. Вывод напрашивается однозначный: Савчук и в самом деле выписывал его по мотивам очерковых заметок Гартевельда, но интерпретировал эти мотивы в контексте собственного художественного замысла. Так с легкой руки советского писателя наш дражайший Вильгельм Наполеонович сделался пускай проходным, но литературным персонажем. Персонажем, устами которого обличается царский режим. Вот только в реальной жизни таковым обличителем Гартевельд не был. Опять же — к тому времени Вильгельм Наполеонович прожил в России три десятка лет и не одну собаку съел в части мимикрирования в суровых местных реалиях. Знал он и о том, что те самые политические совершили несколько покушений на жизнь Столыпина. Причем последнее, в ходе которого сам премьер не пострадал, унесло жизни двадцати семи ни в чем не повинных людей[64]. Так что, мягко говоря, нелепо выставлять нашего героя таким вот простодушным идиотом, дерзнувшим досаждать Столыпину, выражаясь словами профессора Преображенского, «советами космического масштаба и космической же глупости». Короче, решительно отказываюсь поверить в подобный диалог.

* * *

В книге «Каторга и бродяги Сибири» Гартевельд, пусть и крайне скупо, но упоминает о встрече со Столыпиным. И дословно формулирует просьбу, которую он в ходе этой встречи озвучил:

«Когда я в Петербурге передал г. председателю совета министров ходатайство политических каторжан о том, чтобы их изолировали от уголовных, г. министр сказал мне: «Циркуляр Главного Тюремного Управления говорит только о том, чтобы одинаков был режим для всех каторжан без исключения. Размещение же их в тюрьмах зависит от местного начальства»».

Оставим за скобками тот факт, что Столыпин ушел от ответа, формально сославшись на пункт пятый помянутых Правил Главного тюремного управления. Согласно этому пункту, распределение арестантов по камерам действительно зависит «от усмотрения Начальника тюрьмы». Например, исходя из внутренних инструкций, политических, в отношении которых велось следствие, предписывалось держать в одиночных камерах и изолировать от общения с другими заключенными. Скажем, в знаменитых питерских «Крестах» предписывалось чередовать камеры уголовных и политических, дабы последние не имели возможности перестукиваться.

Иное дело, что, как в старом анекдоте про советский ад, где «то дрова не завезли, то черти запили», это правило часто не соблюдалось. В большинстве тюрем просто не хватало камер, чтобы рассаживать всех по одному, да еще и с учетом соседства. А некогда декларировавшаяся перестройка тюрем по одиночной системе оказалась государству не по карману.