Напрасные совершенства и другие виньетки

“Я не любил никогда моих дурных качеств … По мере того как они стали открываться … усиливалось во мне желанье избавляться от них … передавать их моим героям. … С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага … преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало … [Д]ля первой части поэмы требовались именно люди ничтожные. Эти ничтожные люди, однако ж, ничуть не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты от тех, которые считают себя лучшими других, разумеется только в разжалованном виде из генералов в солдаты. Тут, кроме моих собственных, есть даже черты многих моих приятелей. … Герои мои еще не отделились вполне от меня самого. …

Я … не люблю моих мерзостей и не держу их руку, как мои герои; я не люблю тех низостей моих, которые отдаляют меня от добра. Я воюю с ними. … Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям, обсмеял их в них и заставил других также над ними посмеяться. …”[40]

Правда, свое производство в генералы Гоголь искусно смазывает употреблением обобщенного множественного числа (говоря о “тех, которые считают себя лучшими других”, и далее о разжаловании “из генералов в солдаты”) и сдвигом акцента на разжалование; возможно, потому оно и ускользает от нашего внимания. Однако вся риторика этого пассажа нацелена прежде всего на собственные недостатки автора (в порядке появления в тексте: дурные качества, гадости, дрянь, дурные свойства, черты, мерзости, низости, гадости). И, значит, генеральский чин присваивается в первую очередь именно автору, которому затем и предстоит с ним расстаться. Впрочем, по успешном избавлении автора от собственной дряни путем передачи ее отрицательным персонажам, можно ожидать восстановления его в звании.

Этот знаменательный фрагмент из “Выбранных мест” я приводил, в статьях и лекциях, неоднократно, причем в связи как с самим Гоголем, так и с Зощенко, тоже наделявшим своих комических персонажей собственными чертами. Но прочертить от него напрашивающуюся прямую линию к общей гоголевской помешанности на идее чина мне в голову не приходило.

В чем тут дело?

Когда в 1967 г. я впервые оказался в Польше и гостил у польской лингвистки Ирены Беллерт, из уст ее сына, молодого красавца Анджея (сейчас ему, если он жив, должно быть 70), я услышал фразу, обращенную к Ирене и запомнившуюся мне навсегда:

– Powoli kojarzysz, matko! (букв. “Медленно соотносишь,[41] мать!”)

Запомнил я также, что ее краткую версию, усеченную до одного только первого слова, этот фанатик интеллектуального динамизма пускал в ход чаще, чем полную, для него, видимо, чересчур длинную.

Коллаж Б. Орлова (1982)……использованный для обложки книги М. Берга (2000)

Не то чтобы Ирена страдала заторможенностью мысли; это была прекрасная лингвистка, в дальнейшем получившая работу в Канаде (в Университете Мак-Гилл). Да и себя я привык относить числу сравнительно быстрых разумом невтонов. Но жизнь то и дело, со снисходительной интонацией Анджея, напоминает о перспективе разжалования в рядовые:

– Powoli…[42]

Ex ungue leonem [43]

Мы случайно встретились на прогулке вдоль пляжа, то есть, собственно, встретилась Катя[44] – это был физик, знавший еще ее отца.[45] Оказалось, что они с женой тоже живут в Санта-Монике, и нас по соседству позвали в гости.