Напрасные совершенства и другие виньетки

По контрасту, который и не дает этому диалогу уйти в прошлое. Ведь счеты у нас сегодня не с классиками (они – какие есть, такие есть), а с их блюстителями, то исступленно топающими на каждое “не совсем” ногами, то насупленно его замалчивающими. Дело не в Ольге, а в том, что образ Пушкина (Хлебникова, Ахматовой…) не совсем – или чересчур? – удался литературному истеблишменту.

“Срезал!”

Это было летом, в Москве, на одной из тех ежегодных вечеринок—ассамблей, где собирается теплая компания моих старинных коллег. Старинных, но в основном все-таки младших, хотя бывают и мои сверстники и даже двое-трое чуть постарше меня, а самому общительному и остроумному – всеми обожаемому патриарху этого сообщества – вообще за 80. С ним мы по давней традиции театрально пикируемся перед знакомой аудиторией, разыгрывая показательный интеллектуальный поединок – дескать, кто кого? а знаете ли вы, что? и как вы парируете вот это? – но с неизменным взаимным уважением, он немного, что ли, по-отцовски покровительственно, а я по-сыновнему почтительно.

При этом, он обычно восседает где-то в центре, я же работаю по краям, так сказать, на ковре, он ведет главную партию, а я поставляю неожиданные вариации, этакие партизанские наскоки. Распределение ролей вполне адекватное, тем более что он с некоторых пор важничает – принимает свои титулы, премии и почетные должности чересчур всерьез, а меня хлебом не корми, дай подорвать чей-нибудь священный авторитет.

В этот раз карта легла на редкость для меня удачно, и я его практически нокаутировал. Вот как это было.

Он сидел за столом, уставленным едой и напитками, в окружении поклонниц (сидеть ему уже давно легче, чем ходить), а я перемещался от группы к группе, что-то попивая и чем-то закусывая, когда вдруг услышал обращенную ко мне нарочито вызывающую реплику:

– Алик, а можно задать Вам деликатный вопрос?

Деликатный? Это публично-то?! Напористая фразировка, победительная интонация, заранее торжествующая улыбка – все это не оставляло сомнений в характере надвигавшейся опасности. Но я был к ней давно готов и все ждал, когда же и кем – уж не им ли? вот бы здорово! – будет сделан предсказуемый ход.

– А можно я отвечу, не дожидаясь вопроса? Верхнее, – я назвал его по имени отчеству, – верхнее!

– Как Вы сказали? Верхнее?!

– Да-да, верхнее. В смысле: белье не нижнее, а верхнее.

– Как же вы догадались, чту я имел в виду? – покорно признавая мою победу, спросил он.

– Как, как… Так Вам все и скажи. У нас есть свои методы, – со скромным достоинством завершил я этот раунд.

Для собравшихся смысл происходящего был очевиден – в самом буквальном значении этого слова. На вечеринку я пришел в недавно купленной новомодной рубашке горчичного цвета, очень похожей на топ кальсонного гарнитура. При покупке в сантамоникском магазине REI (как я потом узнал, престижном) она вызвала у меня аналогичные сомнения, и я специально допросил продавщицу, каковая заверила меня, что да, да, одежда верхняя, верхняя, что, впрочем, не мешало Ладе еще долго настаивать, что на работу в этом лучше не появляться (она ошибалась, – секретарша и аспиранты хором подтвердили, что рубашка о’кей).

Так что насчет «методов» я, конечно, приврал – напустил дополнительной важности. Но извне все смотрелось в духе сеанса черной магии и прошло на ура, тем более, что мой оппонент еще несколько раз в течение вечера допытывался, как это я прочел его мысли, но я не раскололся.

Однако задним числом определенный метод, увы, налицо, не в том смысле, что я им сознательно руководствовался, а в том – удручающем – интертекстуальном смысле, что ничего нового сказать практически невозможно, в лучшем случае удается пролепетать что-то карликовое с плеч гигантов.

Первым на память приходит, конечно, Остап Бендер, мгновенно раскусывающий своих партнеров. Например, только что выпоротого соседями Лоханкина, у которого он собирается снимать комнату: