Направить в гестапо

— Должен признаться, — сказал доктор Бекман, — что нахожу ее неприятным зрелищем. Кажется, я никогда не перестану задаваться вопросом, что испытываешь, ожидая падения топора — при этом возникает странное ощущение…

— Мой дорогой друг, — сказал Йекштадт, — с какой стати изводить себя бесплодными мыслями? Эти люди предали свою страну и заслуживают справедливой кары. Но мы с вами, — он улыбнулся нелепой мысли, — мы с вами никогда не окажемся на их месте! Совершенно очевидно, мой дорогой доктор, что не будь нас, юристов, в стране сразу же воцарился бы хаос. Поэтому мы, осмелюсь сказать, совершенно необходимы.

— Вы совершенно правы, — согласился Бекман, поворачиваясь, чтобы видеть второе зрелище вечера. — Ни одна страна не может существовать без юридической системы.

Лейтенант Ольсен медленно, уверенно поднялся по лесенке. Подручные поставили его в нужное положение. Разум его был пуст. Почти пуст. Он вспомнил, что за секунды до смерти перед глазами человека должна пронестись вся его жизнь, и чуть ли не с раздражением подумал, почему даже теперь воспоминания не проходят перед ним для последнего осмысления.

Он начал целенаправленно обращать мысли в прошлое, в драгоценные личные воспоминания, в личную историю, но прежде чем в памяти возникла хотя бы одна яркая картина, топор опустился и жизнь его оборвалась.

В желудке Порты боролись за пространство четырнадцать кружек пива, девять стаканчиков водки и семь абсента, а сам Порта, шатаясь, тащился по залу к пианино.

Шел он на согнутых ногах, поскольку был так пьян, что не мог контролировать мускулатуру. Его заносило из стороны в сторону, он икал, хватался за столы и стулья, чтобы не упасть, то и дело смахивая на пол бутылки и стаканы. Три раза падал, и его приходилось поднимать на ноги.

Наконец Порта достиг своей цели, но эти усилия оказались невыносимыми для беспокойного содержимого его желудка. Повалясь на пианино, Порта открыл рот и позволил всему вылиться.

Пианист свалился навзничь с табурета.

— Грязная свинья! — заорал он. — Смотри, что ты наделал с моим инструментом!

Вместо ответа Порта лишь непроизвольно взмахнул рукой и свалил на клавиши полную кружку пива. Шатаясь, подошел к табурету и грузно плюхнулся на него. Сосредоточенно нахмурился и толстыми, как сардельки, тяжелыми, как свинцовые гири, и дрожащими, как соломинки в бурю, пальцами, забренчал подобие хорошо знакомой мелодии.

Поилец Бернард вскочил на стол и двумя бутылками шампанского принялся отбивать такт о потолок. Зал огласился звучанием пьяных голосов, лишь отдаленно приближавшихся к унисону:

Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor,
Stand eine Laterne und steht sie noch davor
So wollen wir uns da wiedersehn
Bei der Laterne wollen wir stehen
Wie einst, Lili Marlene [60].

He присоединился к хору только Малыш. На колене у него сидела девица, он неторопливо раздевал ее с тем же небрежным упорством, с каким можно ощипывать курицу. Девица то сучила ногами, то вопила, не зная, наслаждаться ей или возмущаться.

Пианист, будучи уже не в состоянии выносить вида своего инструмента, залитого пивом и рвотой, сделал решительную попытку согнать с табурета Порту. Порта перестал играть, любовно обвил его шею руками и сжал их. Через несколько секунд несчастный пианист летел головой вперед в сторону кухни. У самой стены он упал к ногам Хайде и почти коматозного Барселоны.

В то время, когда шло это веселье, по коридору фульсбюттельской тюрьмы двигалась мрачная процессия. Шестеро солдат в мундирах СД, священник, врач, несколько судебных чиновников и старушка. Шли они медленно, чуть ли не с трудом, к обитой зеленым сукном двери в конце коридора. Казалось, им хочется оттянуть тот миг, когда они повернут дверную ручку и войдут. Но этот миг все-таки наступил, и процессия медленно прошествовала в находящуюся за дверью комнату.

Через четверть часа дверь открылась снова, и процессия вышла в коридор. Теперь все шли быстрее. Шестеро солдат из СД, священник, врач и несколько судебных чиновников. Только вот старушки с ними уже не было.

IX. День рождения

Шум, несшийся из «Трех зайцев» на Давидсштрассе, был слышен с ужасной ясностью за несколько улиц — даже в лазарете на Бернхард Нохтштрассе, где завидующие пациенты беспокойно метались, ворочались и бранились. Это был шум безудержного, кружащего голову, одуряющего пьянства, и вырывался он в ночь в нескончаемом крещендо.

Владелец «Трех зайцев», широко известный как Поилец Бернард, отмечал свой день рождения в особой комнате в задней части бистро. Допущены туда были только самые привилегированные из завсегдатаев.

Первым там появился Малыш — вскоре после полудня. Нашел он Поильца сидевшим на маленькой стремянке и руководящим подготовкой к вечернему увеселению. По комнате были протянуты бумажные гирлянды и китайские фонарики, по углам стояли ящики с пивом и шампанским.

— Кое-кто сказал, что у тебя день рождения, — начал Малыш.