Направить в гестапо

И пошел по коридору к наружной двери, мурлыча песенку. Достаточно громко, чтобы Штевер мог разобрать слова: «Приди, приди, приди, о Смерть…»

Штевер неторопливо вернулся к камере лейтенанта Ольсена. Легионер вывел его из душевного равновесия. В этом человеке было что-то пугающее. Сев на край койки, Штевер взглянул на лейтенанта.

— Этот невысокий парень, — осмотрительно заговорил он. — Этот невысокий парень со шрамами по всему лицу — он твой друг?

Лейтенант Ольсен молча кивнул. Штевер нервозно подергал себя за мочку уха.

— Неприятный тип, — заметил он. — Вид такой, будто он зарезал бы свою бабушку за половинку сигареты. Меня аж холодная дрожь пробрала. Не удивлюсь, если он какой-то псих. Возможно, ему место в сумасшедшем доме. Не понимаю, как вы, офицер, можете быть с ним близки.

Лейтенант Ольсен пожал плечами.

— Я не близок с ним. С Легионером никто не близок. Он, что называется, волк одиночка — у него только один настоящий друг, и это смерть.

— Как это — смерть? — Штевер содрогнулся. — Не понимаю. Он убийца или что?

— При определенных обстоятельствах. Известно, что он убивал тех, кто нарушал его личный моральный кодекс. Несколько отличный от моего или твоего. Прежде всего, более жесткий. Легионер не принимает никаких оправданий. Он сам назначает себя судьей и палачом. Вот один из пунктов его кодекса: человек не должен судить, если не готов сам привести в исполнение приговор, который выносит — а Легионер всегда готов.

Штевер утер пот со лба.

— Таким людям нельзя давать воли. Жуткий тип. Я видел в РСХА нескольких образин, но им далеко до твоего приятеля. От одного взгляда на него по телу мурашки бегут.

— Не красавец, тут я согласен с тобой, — улыбнулся Ольсен. — Но у него есть своеобразное обаяние, тебе не кажется?

— Какое там к черту обаяние! — сказал Штевер. И с внезапным испугом спросил: — Послушай, тебе не кажется, что он имеет что-то против меня, а?

— Откуда мне знать? — ответил Ольсен. — Он не посвящает меня в свои секреты. О планах Легионера узнаешь только в последний момент. Ты, Штевер, мог заметить в нем еще кое-что: он ходит по-кошачьи. Совершенно беззвучно. Правда, у него резиновые сапоги, но дело не только в этом. Легионер выработал такую походку за много лег. Может подойти к тебе со спины по гравийной дорожке, покрытой хворостинками и битым стеклом, и ты не услышишь этого — до последней секунды.

— Но ведь, — сказал Штевер, слегка осмелев, — ему вроде бы не с чего иметь на меня зуб. Раньше я его ни разу не видел и не хочу больше видеть. — Он снял каску, вытер пот с головы и надел снова. — Я всего навсего обер-ефрейтор, — раздраженно сказал он. — И не отдаю здесь приказов. Я просто мелкая сошка и должен их выполнять.

— Конечно, — согласился Ольсен с утешающей улыбкой. — Можешь не объяснять. Тебе не доставляет удовольствия бить людей ногами в живот, но все-таки приходится…

— Вот именно, — сказал Штевер. И подался вперед. — Вот что я скажу тебе, лейтенант. Здесь опасен Штальшмидт. Он штабс-фельдфебель и заправляет всем. Так что если этот тип со шрамами хочет выпустить кому-то кишки, окажи мне услугу, скажи ему, пусть охотится за Штальшмидтом, ладно? Его зовут Мариус Алоис Йозеф Штальшмидт, и он сволочь. Ты совершенно прав, лейтенант, мне тяжело видеть, как избивают до полусмерти людей. Особенно офицеров. Но что я могу поделать? Я всего навсего обер-ефрейтор. Собственно говоря, я подумываю подать рапорт о переводе отсюда. Осточертела эта тюрьма. Кроме того, здесь напрашиваешься на неприятности, так ведь? Кое-кто из тех, кто попадает сюда, выходит на свободу. Не так уж часто, но бывает. А те, кто попадает в штрафные полки? Само собой, кое-кто из них уцелеет, верно? И держу пари, в один прекрасный день они вернутся сюда потолковать со Штальшмидтом. Тут уж я предпочту находиться где-то в другом месте. Они ведь могут не знать, что я просто выполняю приказы. Ты не знал, пока я не сказал, верно?

Лейтенант Ольсен сдержанно покачал головой. Штевер неожиданно встал.

— Вот, смотри, я покажу тебе. Меня перевели сюда из кавалерийского полка в Париже. — Он достал служебную книжку и протянул лейтенанту. — Видишь? Двенадцатый кавалерийский. А потом сучье начальство отправило меня в это проклятое место — я не хотел ехать, даю слово. Только от меня ничего не зависело, так ведь? Я часто просил о переводе, поверь, но что делать, Штальшмидт не хочет меня отпускать, он привык ко мне, и я ему нужен — к примеру, если забьет кого до смерти, мое дело помочь ему оправдаться. Быть вроде как свидетелем. Объяснить, что это произошло исключительно в самообороне и все такое.

— Понятно. — Ольсен вернул ему служебную книжку. — Скажи, Штевер, ты не веришь в бога?

На лице Штевера появилось настороженное выражение, словно он заподозрил в этих словах какой-то подвох, какой-то двойной смысл.

— В общем то, нет.

— Когда-нибудь пробовал молиться?

— Ну… — он с неловкостью переступил с ноги на ногу, — было раза два. Когда сидел по уши в дерьме и не видел никакого выхода — только не скажу, что от этого было много проку.