Направленный взрыв

Как это ни дико звучит, но он, с его бывшей профессиональной цепкой памятью, узнал в лице Комиссара тот фоторобот, что сделал Грязнов с Пряхиной; фоторобот военного, которого Пряхина видела на вокзале утром!.. Утром в день чего? В день… убийства Татьяны Холод! Татьяны Холод, которая… должна была получить «дипломат» с документами! Холод, к которой меня приревновала жена… Потрясающе! У меня же есть жена, и ее зовут Ирина, и она сейчас… Она сейчас приехала за мной в больницу? Нет, сейчас она в Риге! А где же Грязнов, Меркулов? А где же я тогда нахожусь и что, в конце концов, происходит со мной?!

— Ну что, умер, что ли? — услышал Турецкий и почувствовал, как чья-то крепкая рука с силой толкнула его в спину.

Комиссара — того военного с «дипломатом» с вокзала — уже протащили по коридору, и теперь Турецкий снова шел вслед за остальными серыми робами, шел в швейную мастерскую шить грубые верхонки, но это же безумие!

«Я следователь… Следователь по особо важным делам — и шью верхонки? — Турецкий, старался шагать мягко, как кошка, чтобы, не дай Бог, не сотряслось его тело и память не улетучилась, и лихорадочно размышлял, вспоминая на ходу, что произошло с ним за последние недели. — Значит, я сейчас нахожусь в Германии, но где Грязнов? Стоп! Что я могу помнить, кроме Германии? Помню, надо купить жене подарки к Новому году. Новому, 1992 году! А Новый год уже прошел, значит, я здесь, может быть, не одну неделю, может быть, я какое-то время — и весьма продолжительное — валялся просто без сознания!.. После того… После того как расстался с Вагановым! Да, мы расстались почти друзьями, последнее, что я помню… Я помню! Я сказал, что в коньяк что-то подмешано, на это генерал засмеялся и… И все. И следующее, что могу вспомнить, это то, что я здесь. Но здесь все какое-то черно-белое. Вот только единственное „цветное“ воспоминание — приходил этот врач, обещавший помочь. Надо его не упустить, надо… Во-первых, узнать, в Германии ли я сейчас, что-то совсем на Германию не похоже, или же где? Во-вторых, если я оказался здесь, то кому-то этого очень хотелось. Но кому? Неужели…»

Опять Турецкий услышал грубый окрик за спиной, он обернулся, чтобы посмотреть, кто к нему обращается, покачнулся и… Все пропало!

Опять какой-то ватный туман навалился на голову, и он чуть ли не закричал в отчаянии. Воспоминания вдруг быстро стали стираться, он изо всех сил пытался ухватить их, но уже не мог.

И когда его усадили за швейную машинку, Турецкий, весь бледный, с лицом, покрытым крупными каплями пота, уже понимал, что почти ничего не помнит. Ему удалось лишь зафиксировать, что он человек с именем Александр, фамилией Турецкий, он, кажется, следователь, но он заболел… потому что кто-то его отравил!

— Не забыть, только не забыть… — механически, едва слышно бормотал он, всеми силами удерживая ускользавшую память. — Только не забыть себя до завтра, а в остальном — прорвемся. Только не забыть себя до завтра!..

Но как это было трудно всеми силами удерживать себя, норовящего ускользнуть от меня самого куда-то в темные глубины бессознательного! А там, в этой непроглядной тьме, я чувствовал, как шевелится какой-то совершенно чужой мне человек, который стремился овладеть мною, ворвавшись из тьмы в мою жизнь. Этот другой был чрезвычайно агрессивен и, кажется, он собирался совершить что-то страшное…

И я не забыл! Хотя это стоило мне неимоверных трудов. Швейная машинка отупляюще стрекотала, но я сотни и тысячи раз повторял: «Турецкий, Турецкий, Александр, Александр… Я следователь. Жена — Ирина… Слава Грязнов и Меркулов…»

И как назло, этого белобрысого врача, что так по-доброму со мной разговаривал, не было. Но я, хоть был еще и дурак, понимал, что хвастаться и прыгать от радости, от того, что я пришел в себя, мне совершенно не стоит. Ведь кому-то было нужно, чтобы я оказался здесь, и может, этот кто-то находится рядом. Может, это санитары, которые зовутся контролерами в этом страшном больничном заведении, или, может быть, это еще один врач, которого я видел раньше, он представился мне как главврач; возможно, это еще один человек в белом халате по фамилии Кошкин и по имени… Да, его зовут Иваном. То, что происходило недавно, я прекрасно помню! Но то, что было до определенного момента, происшедшего в Германии, я забыл и с трудом сейчас вспоминал.

Правда, из всех дней, проведенных мною в этой психиатрической тюрьме, я практически не помнил лишь первых дней пребывания там. Что-то со мной делали, но что? Я с трудом мог припомнить, что я сидел и… читал книгу? Или смотрел телевизор? Определенно я не мог сказать ничего. Но вот то, что рядом со мной суетился Кузьмин, и то, что голова страшно болела, — в этом я был совершенно уверен.

Я очень надеялся, что завтра мне будет лучше и не придется прикладывать столько усилий, чтобы удерживать воспоминания.

Всю ночь я почти не спал, боясь, что, проснувшись, вновь окажусь полумедузой-полутравой.

На следующий день я вновь строчил верхонки, моля об одном, чтобы как можно скорее увидеть этого улыбчивого врача.