Направленный взрыв

«Нападавший с серпом никак не тянет на того, кто измазал мою машину кровью и описание которого дал дворник… И отнюдь не тот мужик в смирительной рубашке, который вчера орал мне свои пожелания благим матом. Похоже, все это звенья одной цепи, точнее, обрывок одной большой цепи. Но какая связь?! Кто хочет меня убрать, да еще таким диким способом, серпом?! Похоже, этот „итальянец“ не притворялся, похоже, действительно не в себе… был. Может, его накачали наркотиками? Кто? Кому я так мешаю? Тем, кто приказал убрать Гусева и Татьяну Холод? У кого-то есть страх, что я выйду на него?! Вот эта версия мне больше всего по душе… На ней неплохо бы и остановиться…».

* * *

В эту ночь мне долго не удавалось уснуть. Перед глазами то возникало лицо Татьяны, то вдруг вставали, словно живые, картины афганских приключений полковника Васина. То, когда я уже засыпал, вдруг в ушах раздавался до жути отчетливый голос Миши Липкина, его боязливое придыхание… Но это, видимо, нервы. Кажется, сказывалось небольшое переутомление.

Я два раза вставал, ходил на кухню пить холодную воду, ложился, предварительно глянув вниз, на стоящую под окнами машину. Пока с «Ладой» все было в порядке. Но сон не шел. Сегодняшнее нападение придурка с серпом, который, как он вякал, потерял пистолет — что это, плоды дикой перестройки? И преступник пошел какой-то ненормальный, как и все в нашей стране? Ясно, что этот Марио непрофессионал, но это не значит, что посылавший Марио — тоже тюфяк. Может быть, со мной решили поиграть, как с гражданином Корейко, но зачем?

Нет, надо уснуть… Завтра… нет, уже сегодня состоится гражданская панихида по Татьяне Холод, после которой мы соберемся всей следственной группой. Да, все-таки унизительно иметь дело с таким преступником-придурком. Медников, когда составляли протокол, как-то с иронией на меня смотрел, слушая мои показания, а я как сопляк должен был оправдываться перед ним и перед ментами и следователем, прибывшим из районной прокуратуры, что я в целях самообороны заломил придурку руку, пришлось объяснять, что он сам полоснул себя серпом по горлу… Конечно, для любого дико будет звучать, что покушавшийся на тебя назвался итальянцем Марио.

Все, хватит, надо уснуть! Надо… Но у Сельдина тоже горло перерезано, однако почерк совсем не тот. Малыш-«итальянец» навряд ли мог справиться с крупным генералом, да и разрез на генеральском горле совсем не тот, не от серпа…

4. Прощание

Гражданская панихида проходила в Центральном Доме журналистов, где было выставлено для прощания тело Татьяны. Тихо звучал траурный Бетховен, люстры были затянуты черным газом, гроб окружен большим количеством цветов. Портрет улыбающейся Татьяны в траурной черной рамке.

Гроб был открыт и доверху заполнен цветами, так что лицо Татьяны было видно лишь наполовину, остальную половину, обезображенную взрывом, скрывали многочисленные бутоны белых роз.

Народу было очень много, слышалось приглушенное кашлянье, кто-то сморкался в платочек. Вокруг родных и близких суетились сотрудники «Новой России», позвякивая стаканчиком с водой и пузырьком с валерьянкой.

Я долго стоял и смотрел, мыслей не было, в груди остались лишь тоска и боль. Я давно чувствовал, что за моей спиной кто-то стоит, видимо, не решаясь меня побеспокоить, но не поворачивался. Наконец этот кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся — Саша Гряжский, бывший муж Татьяны Холод.

Гряжский, в прошлом хороший спортивный журналист, последние четыре года упорно перековывался в политического обозревателя. Собственно, из-за желания подражать своей супруге он в свое время и покинул спортивную журналистику, в которой чувствовал себя как рыба в воде, а избрал политический репортаж, в котором, мягко говоря, явно был несилен.

Гряжскому стоило только вернуться к спорту, как все тут же стало бы на свои места, но он заупрямился, и это потом стало основной причиной развода с Холод. Такое тоже бывает, хотя я во всякие такие идейные разногласия не верю.

Гряжский вытер влажные глаза, шумно высморкался в большой клетчатый платок и, глубоко вздохнув, сказал:

— Вот беда-то, а?

Я сочувственно кивнул:

— Да.

— Слушай, Боря, — хотя Гряжский знал мое подлинное имя, но называл меня по псевдониму, — слушай, у тебя курить есть что-нибудь?

Я достал пачку «Явы» и протянул Гряжскому.

— Слушай, пойдем куда-нибудь в сторонку покурим… — Он снова вытер покрасневший нос. — Мы с Танькой хоть и в разводе, а все равно… Все-таки семь лет прожили вместе.

Мы вышли на лестничный пролет, где стояло несколько незнакомых мужиков. Один из них что-то рассказывал, а двое негромко смеялись.

Гряжский недовольно и с явным осуждением посмотрел на ребят.

— Вот кому все по барабану. Такие и на гробе матери спляшут… — сказал он, обращаясь ко мне, но нарочито громко, чтобы было слышно ребятам.

Ребята ничего не сказали в ответ, но быстро затушили бычки и ушли.