Напряжение

О здоровье, конечно, спросишь. Знаю. Мне, что дубу старому: чем больше годков, то и крепче. Днем по кооперативам да по базарам за провизией бегаю: кормить оравушку мою - не носок вязать, а ночью на складу дежурю, раз на трое суток. Федор все на заводе, в ударники вышел, в газете об этом писали. Ну и дети ничего, всех пристроила, все учатся. Степка вот только балбесничает: все «неуды» пригоршнями таскает. Рука моя устала подзатыльники ему раздаривать.

Ну, не о них мои речи. Живы все будут, никуда не денутся. Ты, голубушка, помоги-ка мне в одном дельце. А чтоб знала что к чему, я тебе сейчас все и отпишу в полной подробности.

Так вот. В нашей квартире жила Лариса Павловна по фамилии Гречанова с дочкой Мариной. Может, часом помнишь ее? Представительная такая из себя женщина, самостоятельная. Я ее уважала, да и все, кто ее знал, тоже. Работала она на заводе. Чертежи рисовала. Жилось ей не скажу чтобы сладко. Мужика она своего похоронила в 18-м на фронте, когда беременна была Маринкой. Она с ним всю войну так и прошла вместе, любила больно. Тут уж лет пять назад сватался к ней один мужчина - нравилась она ему страсть как. Отказала. «Все, - сказала, - я теперь ни за кого не пойду, буду дочку воспитывать». Я ей про молодость, а она - нет и нет. Я, мол, молодость свою прожила как надо, не жалею, хоть и дом наш с Микитой (так мужа-то ейного звали) под небом был.

Ну и потом жизнь-то не баловала. На чертежах разве много заработаешь? Получит, бывало, получку, принесет Маринке пряник и бежит деньги раздавать. У кого рупь, у кого двугривенный занимала. А сама смеется: «Я все вперед живу, отставать не люблю». Веселая была. А я как гляну на нее, сердце-то екает. Платьишко легонькое, починенное, туфлишки на ладан дышат. Она в них и зимой и летом. Посмотрю, посмотрю, да и горько так станет. Больно уж жалко, когда хороший человек мается.

А ей хоть бы что. Придет с завода, обед состряпает, дите свое накормит, Маришку-то, уроки проверит - так это быстро, ловко, словно между делом. А к вечеру опять на завод собирается: то ей, вишь ли, на совещание женщин-ударниц надо поспеть, то по делам ячейки или какой-то слет готовить: первую-то пятилетку, говорят, надо за четыре года справить, а так ведь не осилишь.

Я ей уж носки шерстяные связала - Марфутка мне из деревни шерсть прислала. Она ни в какую: мол, у вас самой дети. «Пуля меня не брала, и холера тоже, - значит, ничто не возьмет» - это ее самая любимая присказка была. А вот и взяла болезнь-то.

Ох, Софьюшка, до чего ж мне жаль-то было. Захворала она, лежит. Голову ей ломит и дышать тяжело. Лихорадит. А я еще не знаю, что с ней, да на нее же, голубушку, и набросилась: себя не жалеешь, дите свое хотишь сиротой сделать. Не со зла я, знаешь ты мой характер. И вот тебе. Как в воду глядела. Пять деньков пролежала. Уж что мы не делали. Доктор приходил. Смотрел, смотрел, а потом говорит: это пневмония. Ну, я уж не знаю, пневмония там или не пневмония, а по-моему, самая что ни на есть простуда. Ах, беда-то какая! Лежит, губы потрескались, на щеках румянец, глаза блестят… И Маришка притихла, сидит около матки, словно олененок. Сестра из полуклиники приходила, кололи Ларису - сердце поддержать надо было.

Так мы эти дни и не отходили от нее. Уж мы ей все-то: и грелки, и кислород, и облатки всякие. Не помогло. Померла она вечером. Тихо так, незаметно. Я уж чуяла, к чему дело идет, да и она, видать, тоже. Днем, пока Маринка в аптеку бегала, поманила меня и говорит тихо-тихо: «Ты, Никифоровна, за дочуркой пригляди немного. Она у меня самостоятельная. Ты только пригляди чуть-чуть, одним глазком». А сама задыхается. Глупая, неужто я брошу ребенка!

И осталась Маринка одна-одинешенька. Родственников никого. Есть один только дядя в Омске, брат Ларисы. Работает он там на заводе каким-то начальником. Живет хорошо. Но, скажу тебе, другой знакомый ближе, чем этот брат. Хоть убей, не могу в толк взять, как мать может таких разных детей родить от одного батьки. Братца Ларисиного я видела, приезжал он как-то. На вид самый настоящий нэпман. Важный такой, всех учит, думает, что он самый умный. Тьфу, не люблю таких. День прожил, все гудел за стенкой. Чего уж он там Ларисе в голову забивал, не знаю, только кончилось, что она на него накричала, ну он и выкатился восвояси. Мягкая, мягкая, а сумела за себя постоять.

Я Марине говорила, чтоб она ему написала, но она чего-то молчит - девчонка смышленая, да и гордая, в мать. Лет ей 13, скоро 14 будет. Она хоть ростом ничего, в Ларису вышла, худенькая только, но, как ни говори, ребенок еще. Ну, я, конечно, приглядываю за ней, что надо справлю. Стали мы пенсию хлопотать. Я - в собес, Там говорят, справки нужны такие-то да такие-то. Ладно, будут вам справки. Документы я все у Маринки взяла, чтобы не затерялись каким чудом. Сняли копии, у нотариуса заверили, все по форме. Прихожу снова в собес. Все, говорят, хорошо, но надо еще копию брачного свидетельства и справку о смерти отца. Я взбеленилась: ребенок последние деньги проживает, а им бумажки подавай.