Напряжение

— Если бы бомба!.. Хуже… — Помолчал, словно раздумывая, говорить или не говорить. Не выдержал под влиянием минуты. — Жена с детьми поехала на лето к моим старикам за Гдов. Не выбрались, не успели. Нашлась какая-то мразь, донесла жандармерии, кто у этого семейства сын, муж и отец. Повесили всех, детей не пощадили, а что перед тем было — не знаю, думать не хочу, страшно… — Сжал губы, сузились глаза, подергал ногой. — Надо пережить, Всеволод Дмитриевич. И мы переживем! Мы с ними расквитаемся. За все. Справедливость восторжествует, иначе быть не может… Когда-нибудь люди узнают; что они с нами делали, как истребляли только за то, что мы коммунисты… — Опять помолчал, затем — тихо: — По всем законам — человеческим и административным — я обязан дать вам отпуск, хотя бы на три дня. Но не могу: завтра нам с вами предстоит серьезнейшее дело. Может быть, это и к лучшему для вас — лучше с людьми, чем одному. Идемте к Арефьеву, он хочет с вами поговорить.

25. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ КОМАНДИРОВКА

Накануне командир части, одутловатый, суетливый капитан второго ранга, вызвал к себе Богачева и приказал отправиться с утра в командировку на завод, который задерживал поставки запасных частей к кораблям и требовал компетентного специалиста для уточнения графика.

— Вот сукины дети, вот подлецы! — подпрыгивал на стуле капитан второго ранга. — График им не угоден, ими же утвержденный. Видали?.. Вы уж, Борис Владимирович, там с них… — потряс обоими кулаками перед собой, не подобрав слов. — Я на вас надеюсь. Нажмите на Федотова, сходите к Гальперину, к Гродненскому, нажмите, где можно, вы ведь всех там знаете. Обрисуйте обстановку, и пусть не выкобениваются, иначе будут иметь дело с Военным советом.

Документы были готовы, подписаны, и утром, в половине восьмого, Богачев пошел, ковыряя ногами рассыпчатый снег. Завод был номерной, Энский, как писала «Ленинградская правда», и находился в другом конце города.

Час десять минут спустя в том же направлении выехала пятнистая «эмка». Рядом с шофером, старшим краснофлотцем Мишей, малым разбитным, сидел хмуро сосредоточенный Дранишников; сзади утонули в мягких сиденьях Бенедиктов и лейтенант Перепелка, молодой оперативник. Все молчали, за исключением Миши, который с показной лихостью крутил баранку и рассуждал об удобстве ездить по городу, когда в нем нет транспорта.

Машина миновала Смольный, Охтинский мост, вышла на проспект, бывший в далеком прошлом Шлиссельбургским трактом. В пожиравшей его тоске Бенедиктов старался не думать о своих бедах, сосредоточиться и смотрел сквозь стекло на белую ленту Невы, серенькое небо, пустую, без прохожих, улицу с вымершими, похожими на призраки невысокими домами.

— Вон он идет, — сказал Дранишников. — Внимание!

Вдали маячила одинокая покачивающаяся фигура.

Миша вытянул до отказа пуговку подсоса горючего. Машина стала терять мощность, под капотом зачихало, из глушителя посыпались искры. Не давая мотору заглохнуть, он восстановил обороты и повторил тот же фокус. Так, тарахтя и чихая, «эмка» прокатила мимо Богачева и метрах в трехстах от него остановилась.

— Гордый, подвезти не просит, — весело сказал Миша, вылезая на мороз.

Он поднял капот, стал для видимости копаться в движке. Бенедиктов и Перепелка тоже вышли и склонились над ним.

Когда Богачев поравнялся с машиной, Миша проворно подошел к нему, козырнул с флотским шиком:

— Товарищ майор, разрешите обратиться. У вас не найдется спички?

— Спички?.. Должно быть, найдется. — Богачев опустил руку в карман, достал коробок.

— Мне даже горелую можно, проводок высокого напряжения поддержать в трамблере. — Говоря, Миша подкидывал и подхватывал на лету коробок, невольно увлекая Богачева к машине. — А у нас ни у кого… Как в монастыре: все некурящие.

Богачев встретился глазами с Бенедиктовым, который как бы освобождал ему место, заглянул в горячее, пахнущее бензиновыми испарениями чрево машины, В этот момент руки его, жестко схваченные выше локтей, оказались заломленными назад, и в одно мгновение Богачев был в машине. Бенедиктов успел выхватить у него из кармана пистолет.

Миша громыхнул капотом, вскочил за баранку, и машина, круто развернувшись, побежала обратно.

— Как это понимать? — спросил едва успевший прийти в себя Богачев. Лицо его побелело мертвенно, почти слилось с занесенным снегом задним стеклом, но глаза оставались холодно-спокойными.

Ему не ответили. Перепелка, отпыхиваясь, глядел в окно; Бенедиктов отряхивал шинель.

— Может быть, мне кто-нибудь скажет, в чем дело? — настойчиво повторил Богачев, распознав, что старший здесь батальонный комиссар, и глядя ему в затылок.

— Понимать следует так, что вы арестованы, — слегка оборотясь к нему, проскрипел Дранишников. — Ордер на арест у меня. Сидите спокойно и больше не задавайте пока вопросов: приедем — все узнаете.

Богачев приподнял брови, как бы выражая недоумение, покосился на подпиравших его справа и слева Бенедиктова и Перепелку и вытянулся в оскорбленном высокомерии, скрестив на груди руки.