Наработка на отказ

Он сходил к вездеходу, нашел в бортовой нише флакон, выторгованный у Роджера, и вернулся. Его движения были точны и спокойны. Когда ослепительно-белая пенная струя ударила в труп, он вздрогнул: ему показалось, что тело Лизы шевельнулось. Но он не прервал работы, и вскоре тела не стало видно под рыхлым коническим сугробом, а флакон все извергал и извергал из себя быстро твердеющую пену, пока сугроб не превратился в высокий снежный конус – тогда Шабан отшвырнул баллончик, повернулся и зашагал в степь. Сначала он шел наугад, затем свернул туда, где уже надсадно стонали сирены, где над Порт-Бьюно хаотично взлетали в небо сигнальные ракеты и где на крышу куба только что упали первые капли дождя.

У каждого свои проблемы

1

Окна в кабинете полковника Нуньеса все еще продолжали противно дребезжать, но дурнота уже отхлынула, и теперь следовало собрать и привести в порядок мысли, нарушенные нежданным толчком. Долгий гул потревоженных гор продолжал давить на уши, было прекрасно видно, как вслед за обвалами над ущельями встают облака пыли: сегодняшний толчок оказался намного сильнее всех предыдущих – судя по всем признакам, противник, ничуть не скрываясь, развивал бурную и совершенно непонятную деятельность. Цель этой деятельности обозначилась сегодня вполне отчетливо, не вполне ясными оставались методы и уж неясными совершенно – способы их реализации. Полковник не находил себе места. О случившемся следовало доложить немедленно по обнаружении, но он доложил только днем, когда стало очевидно, что невидимая твердая стена, укрывшая за собой все южные территории Редута и часть чужих земель в придачу, не только существует, но намерена существовать и далее, издеваясь над всеми попытками задерганных людей найти в ней брешь, пробить ее залпами зенитных ракет или прожечь насквозь с лазерного поста. Доложил с отчаяния, отчетливо понимая, какую это вызовет реакцию, и услышал, как на том конце кто-то вполголоса подал реплику: «Плюнь, у старого пня мозги с плесенью», – наорал, добился, чтобы соединили лично с командующим и, как мальчишка, стоял перед телефоном навытяжку, выслушивая финальное: «Вы мне за это ответите!..»

За что? Сжимая голову руками, Нуньес не находил ответа на этот вопрос. За то, что у противника появилось новое, секретное и, по-видимому, совершенно неуязвимое средство защиты? За то, что противник продолжает дробить горы как хочет и смеется над военной мощью сопредельных государств? Начальство найдет, за что. Когда ничего нельзя сделать, начальство всегда ищет виновных – это тоже занятие. Нуньес закрыл глаза. Отставка, отставка… Уже не избежать, не отсрочить. Хорошо, если в память о прошлых заслугах позволят самому написать прошение, а не выгонят с позором и без пенсии. Но разве в пенсии дело, когда не будет ни линейной пехоты, ни даже этого гарнизона в сельве, когда вокруг не станет привычного размеренного порядка, требовательности начальствующих и исполнительности подчиненных, а будет только пустота и ничего, ничего не останется в жизни, кроме пустоты и приближающейся старости… Разве в пенсии дело?

Он встал и подошел к окну, как делал много раз до этого, оглядывая с высоты свои владения. Низкие сизые облака, гонимые ветром к хребту, натыкались на невидимую стену и расползались по ней; затем их продавливало внутрь и они растрепанно ползли дальше. В горах продолжало грохотать, но уже слабее. Напуганная стайка каких-то некрупных животных, совсем потеряв голову, выскочила из сельвы чуть ли не на самый плац – сработали периферийные пулеметы и на границе зарослей заплясали огоньки разрывов. С шумом упало дерево. Так их… Подлость: всякое зверье свободно шляется сквозь стену в обе стороны, а человеку хода нет. Видели, как туда свободно прошел чудовищных размеров глипт, а обратно выползло нечто совсем уже невообразимое, поминутно меняющее форму, постояло, пялясь на ошарашенных дозорных, и успело уйти за стену за секунду до выстрела. И лазерный луч гаснет в стене, несмотря на всю ее прозрачность, и сверху не достать, и из-под земли… Может быть, в самом деле пора в отставку, подумал Нуньес. Новое оружие – новые люди. Так было всегда. Старики не нужны. Они могут рассчитывать лишь на то, что молодые им объяснят, когда разберутся сами, и пусть кто-нибудь скорее разберется, ведь я уже не способен, я сойду с ума, мне просто страшно, пусть кто-нибудь разберется и объяснит мне, ведь я же уже не могу…

2

– Он идет, – сказал Менигон.

Сидящий напротив ответил ленивым кивком. Идет – ну и пусть себе идет, мало ли, кто там идет. Никогда не знаешь, что у куратора на уме, подумал Менигон. Если и не разобрался, что к чему, то виду не покажет.

– По-моему, он идет сдаваться, – осторожно уточнил он.

– Я понял, мусорщик.

Ага, теперь-то уж точно понял. И наверное, намерен что-то предпринять, иначе бы мы тут не болтались. Суконное это дело – быть куратором. Существуют тысячи дел поинтереснее. Спросить бы его прямо, сам ли вызвался, а если не сам, то за что его сюда и на какой срок. Так ведь не ответит – что ему какой-то мусорщик?