Нарбоннский вепрь

"Так вас заставят замолчать", — ответил ему ее взгляд.

Корнелий Марцеллин помолчал минуту, размышляя над ситуацией, а затем сказал:

— Сдается мне, нам с вами ничего не угрожает, милая племянница: ваш раб не осмелится на нас напасть.

— О, вы его не знаете, дядя, — он осмелится напасть даже на дьявола, если почует, что дьявол угрожает мне.

— Но я-то вам не угрожал.

— Молю вас, замолчите.

— Я знаю ваших рабов, милая Софи. Среди них нет столь смелых, чтобы решили выступить против дьявола.

— Этот раб у меня недавно. Вы его не знаете.

— Зато я знаю вас! Позволите ли вы какому-то рабу, тем паче недавно приобретенному, подслушивать нас? Да ни за что!

— Вы невозможны, дядя. Любой на вашем месте давно б уже меня покинул.

— А я не уйду. Мне любопытно, кто же нас подслушивал. Клянусь Гадесом, Софи, это мое право — знать, кому еще, кроме вас, я имел глупость выболтать свои тайны!

— Ну хорошо, — устало вздохнув, проговорила княгиня, — я скажу. Вам нечего опасаться, дядя: это был мой муж.

— Ваш муж?! — сенатор сделал большие глаза и рассмеялся.

"Я делаю ошибки, одну за другой, — с отчаянием поняла София. — Он мне не верит! Но не могу же я ему сказать, кто там в самом деле!".

— Я верна своему мужу, как Лукреция была верна Тарквинию Коллатину, да будет вам известно, и сомневаться в моей верности ему вы не имеете права! — с достоинством истинной царицы воскликнула она.

— В вас от незабвенной Лукреции, моя дражайшая, лишь только то, что ваша мать, моя сестра, носит имя Лукреции, — со смехом отозвался Корнелий. — Еще скажите, что вы любите своего мужа Юния Лонгина с того самого дня, когда ваш отец Тит Юстин заставил вас выйти за него, потому что нуждался в содействии его отца в одном весьма и весьма щекотливом дельце — вы помните, в каком?

"О-о-о… — мысленно простонала София, ощущая себя загнанной в угол. — Он видит меня насквозь! Лучше я буду молчать, а для мести выберу другое время".

— Впрочем, дорогая, я не стану требовать с вас княжеской клятвы, потому что вы лжете.

— Да как вы смеете! Пойдите прочь, лукавый Мом!

— Хорошо, я уйду — и отправлюсь на виллу вашего мужа, где вы были вчера с принцессой Кримхильдой и откуда затем возвратились, совершив незаконный полет над озером Феб, где вас едва не изловили наши доблестные стражи порядка.

"Он все знает, все! Но откуда?!! То-то он часто поминает дьявола — он сам не человек, а дьявол, Аргус тысячеглазый!".

— Так мне уйти, дражайшая племянница?

— Делайте что хотите. И думайте что хотите. Мне уже все равно. Но знайте, — в голосе Софии Юстины зазвучал металл, — когда Афродиту загоняют в угол, она становится Гекатой!

"Ого-го-го! — подумал Корнелий Марцеллин. — Крепко же я ее прижал! Увы, больше она мне ничего не скажет. А хотелось бы знать, кто у нее там прячется. Ничего, когда-нибудь этот счастливчик сам себя выдаст — вот тогда я его уничтожу и займу его место. А до той поры придется потерпеть! Право же, Софи чересчур хороша, чтобы иметь ее всю и сразу!".

— Не будем развивать эту тему, — примирительно сказал он. — Вас удовлетворит, если я начну думать, что в соседней комнате был человек под условным именем Купидон?

Она улыбнулась, удовлетворенная изяществом, с которым Корнелий вывел их обоих из затруднительного положения.

— Иногда вы бываете просто неподражаемы, дядя.

— Я учусь у вас, прекраснейшее создание среди всех живущих под Божественным Эфиром. О, если б только вы, рожденная из пены волн…

— Как, вы опять?!

Он лукаво подмигнул ей, отчего Софию вновь пронзила нервная дрожь, и заговорщически заметил:

— Сдается мне, ваш Купидон улетел. Он больше нас не слышит.

"Действительно, странно. После такого взрыва — тишина! Уж не случилось ли беды с моим Марсом?", — подумала она, и сердце отчаянно забилось.

Корнелий Марцеллин приблизился к самой кромке воды и, точно желая проверить свое предположение, наклонился к Софии:

— Ну, все еще не верите?!

Она вдруг ощутила жгучее желание схватить дядю за ногу и столкнуть в воду, а самой выпрыгнуть — и поглядеть, как будет он барахтаться в ее бассейне, весь, целиком, в своем роскошном калазирисе, с сенаторской звездой и княжеской диадемой… Она подавила в себе это желание, потому что знала, сколь страшно мстит Корнелий Марцеллин за унижения; пока что была игра — вот пусть игра игрой и остается!

— Да, пожалуй, вы правы, Купидон улетел, — и она лучисто улыбнулась ему.

— Ага, значит, это все-таки был Купидон, — рассмеялся сенатор и вдруг, сменив ироничный тон на страстный, заговорил: — Вы самая восхитительная женщина на свете, София! Вы лживы до мозга костей, вы способны думать лишь о себе и собственных удовольствиях, вам доставляет радость понукать другими, вас переполняет желание царить над всеми мужчинами сразу, вы полагаете себя центром Мироздания — и я готов согласиться с вами: вы этого достойны! И я такой! Я ничуть не лучше и не хуже вас! Вся разница между нами только в том, что Творец создал меня мужчиной, а вас — женщиной! Он создал нас друг для друга, поймите это! Вы читаете мои мысли — и я вижу вас насквозь! Вместе мы всемогущи! Нас ничего не разделяет, ничего!