Наречённая. Книга 1 (СИ)

Я тянула в себя запах страха и страсти — запах Маара. Горько-смолистый на вкус. Во мне все закручивалось в водовороте от непонимания происходящего. Чего он хочет, зачем так мучает?

Отдышавшись, я кое-как поднялась, склонилась над дочкой старосты, та лежала неподвижно. Невольно дрогнуло сердце — не случилось ли беды? Я зачерпнула ковш холодной воды, брызнула ей в лицо. Девушка, закашлявшись, очнулась. Меня напугал ее опустошенный вид, она будто не соображала, где она, и что произошло. Осторожно сев, она поджала губы и заплакала.

— Тебе больно? Может, я могу чем-то помочь? — спросила я, пытаясь хоть что-то сделать и утешить.

Но дочка старосты вдруг стиснула челюсти и зло посмотрела на меня, ошпарив ненавистью, отшатнулась, как от прокаженной, кривя губы в презрении, скидывая со своего плеча мою руку. Поднялась, чтобы уйти с гордо поднятой головой, да не вышло, лицо исказила тень муки от малейшего движения, что, верно, причиняло боль. Тяжело переставляя ногами, согнувшись, она оставила меня одну.

Я в недоумении проводила ее взглядом, совсем теряя логику всего, что обрушилось на меня. Странные люди, странные нравы, что я не так сделала? Посидев немного и не найдя ответов, я тоже собралась, да и печь начала остывать — в парилке становилось заметно прохладнее. Пробежав по морозу до дома, я бесшумно на носках прошла переходами, слыша мужские голоса за закрытой дверью, юркнула в комнату, в которую привел меня Маар, и заперлась. Только теперь могла свободно выдохнуть. На столе меня и впрямь ждал ужин — горячее жаркое, источающее сладко-пряный запах. Я торопливо скинула с себя влажную одежду, расчесала мокрые волосы широким гребнем, похоже, выточенным из кости, и, облачившись в чистую сорочку, уже почувствовала себя сноснее. Хотя, с какой стороны посмотреть. Глянув на запертую дверь, я, взяв походное платье, вытащила сверток со своим сокровищем, решив сперва утолить свое любопытство, а уж потом голод. Кусая губы в волнении и нетерпеливом предчувствии, собрала мозаику из осколков, раскладывая на постели. Конечно, не помешал бы клей, но это уже была роскошь. Маар раздушил его знатно, некоторые мелкие осколки я так и не собрала, сохранились жалкие остатки. Когда все было готово, я взяла ночную масляную лампу и, набрав в грудь больше воздуха, заправив за уши еще влажные волосы, склонилась, заглядывая в зеркало.

Все, что было потом, изменило меня раз и навсегда. Как и прошлый раз, я увидела бледную, как жемчуг, кожу, четкие правильные черты, наверное, слишком правильные: чуть выпирающие женственные скулы, узкие крылья носа, идеальные губы, очень красивые, чувственные и, что важно, естественные, росчерк бровей и насыщенные до пронзительной глубины голубые глаза в обрамлении пушистых темных ресниц. Вот тут-то я и перестала дышать, вперившись в исполосованное трещинами зеркало. Мне вдруг в один единый миг сделалось дурно. Я смотрела в свои глаза, в то время как вокруг густая темнота, казалось, пришла в движение, скапливаясь, подкрадываясь к языку пламени лампы. Я дернулась, чтобы оторваться от отражения, но меня будто что-то держало изнутри, не позволяя и шелохнуться.

А потом отражение перед мной начало растворяться, мутнеть, заплясали яркие всполохи и тут же погасали, открывая мне совершенно друге пространство, другую комнату — мрачную, с черным закоптелым потолком. Запах подгоревшей снеди заставлял слезиться глаза и першить — горло.

— Не надо, прошу, отпусти. Отпусти! — услышала голос, и он обжег изнутри хуже сока болиголова.