Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)

– Вижу, ты меня поняла, – кивнул он и продолжил рассказ уже другим тоном, доверительным, как будто меж ними установилась невидимая нить сообщничества. – Но эта связь могла неблагоприятно отразиться на моей карьере. Я был учеником и ассистентом мирового светила офтальмологии, профессора Джоэла Торнтона. Все, в том числе и он, считали меня его законным преемником, восходящей звездой в сфере микрохирургии глаза. К тому же Джоэл был моим тестем, я совсем недавно женился на его старшей дочери Грете. Тельма знала о моем семейном положении и не собиралась портить мне жизнь. Она сказала, что не намерена ставить меня перед выбором, ведь его последствия так или иначе обрушатся на нее, потому что я никогда ей этого не прощу. Торнтон действительно мог меня уничтожить. Настроив его против себя, я бы навсегда перекрыл себе дорогу в науке.

Роско оторвался от воспоминаний и позволил себе небольшое саркастическое отступление.

– Америка – отнюдь не тот эталон демократии, который мы навязываем всему миру. За связь с цветной девушкой дочь известного барона от медицины…

Он не закончил фразы, предоставив Морин делать выводы.

– Мы с Тельмой продолжали встречаться тайком, и вскоре она забеременела. Мы решили оставить ребенка, так на свет появился Льюис. Я устроил ее хирургической сестрой в больницу «Самаритен» в Трое – это небольшой городок возле Олбани. Вполне подходящее место: не слишком далеко, чтобы я мог при первой возможности навещать ее и ребенка, и не слишком близко, чтобы наши встречи нельзя было скрыть. Но мы все равно обставляли их с максимальной предосторожностью: никто из ее знакомых никогда меня не видел и не знал о моем существовании. Тельма всем говорила, что недавно развелась и не хочет вспоминать о своей семейной жизни. Для Льюиса я был добрым дядюшкой, который любит их обоих и всегда приезжает с ворохом подарков. Я снял для них домик на отшибе, чтобы даже соседи нас ненароком не увидели. Так прошло пять лет. Торнтон умер; отношения с Гретой год от года ухудшались, и в конце концов она сама предложила развестись. Я изобразил скорбную мину, тогда как в голове у меня пели скрипки, и согласился. И в тот день, проклятый Богом и оскверненный четырьмя подонками, я ринулся в Трой известить Тельму, что скоро освобожусь и мы будем вместе.

По его потемневшим глазам Морин поняла, что он забыл о ней и полностью погрузился в свой горестный рассказ.

– Льюис играл в саду, мы с Тельмой сидели дома и разговаривали о нашем будущем, как вдруг послышался крик мальчика, и он вбежал в дом, показывая мне укушенную руку. Ранки по размеру были похожи на шмелиные укусы. Я знал, что укусы сразу нескольких насекомых могут вызвать анафилактический шок. Следя за состоянием Льюиса, я велел Морин выводить из гаража машину, чтобы везти его в «Самаритен». Но не успела она выйти за дверь, как раздался звонок. Тельма открыла. На пороге стояли они.

Морин увидела, как Роско стиснул зубы, а из глаз хлынула накопленная с годами дистиллированная ненависть, исказившая его черты.

– В дом ввалились трое мужчин и одна женщина в черных майках, черных джинсах и масках персонажей «Мелюзги». Линус, Люси, Снупи и Пиг Пен. Один из них – не знаю кто – сильно толкнул Тельму обратно в комнату. Тельма упала; они вошли, наставили на нас оружие и велели не шевелиться. Мы догадались, в чем дело, потому что вскоре перед домом остановилась машина и в дверь позвонили двое полицейских. Пиг Пен – он явно был у них за старшего – приставил пистолет к голове Льюиса и приказал Тельме во что бы то ни стало спровадить стражей порядка.

Роско поднял голову к потолку и втянул в себя воздух, как будто его не хватало для продолжения рассказа.

– Не знаю, как Тельме удалось убедить полицейских, но те поверили, что никто к ней не заходил и ничего странного вокруг она не заметила. Они сели в машину и уехали. А Льюису становилось все хуже, он начал задыхаться. Я понял, что отек гортани постепенно закрывает ему дыхательные пути, и стал внушать тем четверым, что я врач, что у ребенка анафилактический шок и его надо срочно везти в больницу. Помню, как плакал, клялся, что не выдам их, даже встал перед этой свиньей на колени. Но мои уговоры не подействовали. Главарь лишь усмехнулся и процедил сквозь прорезь маски: «Ты врач и знаешь, что тебе делать». Он позволил мне остаться возле мальчика, но, чтобы избежать сюрпризов, велел Люси и Снупи вывести Тельму в соседнюю комнату. Льюис уже потерял сознание и едва дышал. Я вытащил из сумки скальпель и под дулом пистолета, без анестезии, без других необходимых инструментов, как мясник, сделал сыну трахеотомию, вставив в разрез стержень шариковой ручки.

Слезы ярости и боли катились из глаз Роско. Морин на собственном опыте знала их жгучий вкус.

– Но ничего не помогло. Мне не удалось его спасти. Когда я понял, что сердце Льюиса остановилось, я поднял руки и завопил, чувствуя, как кровь моего сына течет у меня по рукам.

Морин тут же предстала сцена из ее разрозненных видений.