Нарисованные воспоминания

— Здесь прекрасно, Дрю, столько места. Понадобится, конечно, тонна времени на уборку, но я считаю, что это место и правда подходит тебе. — Когда он не отвечает, я оборачиваюсь и обнаруживаю его, стоящего посреди комнаты и осматривающего стены. Подойдя ближе, я вижу, насколько он сконцентрирован, как на его губах появляется улыбка, словно он пытается сдержать свой восторг. Я думаю, он представляет, как изменится это место, когда на стенах будут висеть его картины. Я касаюсь его руки, чтобы привлечь внимание. — Давай поднимемся наверх. Подумай обо всем пространстве, которое ты сможешь получить, если оно в хорошем состоянии.

— Ты можешь поверить в это? Оно может стать тем самым!

— Ну же, — говорю я, направляясь в сторону лестницы. Он хватает меня за руку и дергает назад.

— Я думаю, тебе стоит подождать здесь. Мне бы не хотелось, чтобы ты провалилась под пол, если он прогнил.

— А что если ты провалишься? Какая разница? Я сомневаюсь, что они пустили бы сюда людей, зная, что здесь опасно. — Я не замечаю, что мы все еще держимся за руки, пока он не сжимает мою руку.

— Как насчет того, что ты просто сделаешь мне одолжение и останешься здесь. Хорошо?

— Хорошо, — соглашаюсь я. Бегло взглянув на наши соединенные руки, он отпускает меня и направляется в сторону лестницы.

Одна на нижнем этаже, и я могу слышать, как Дрю делает несколько шагов, не заходя в комнату, и останавливается прямо надо мной. Странно, я не думаю, что кто-то еще арендует это место. Такое огромное пространство можно легко превратить почти во что угодно: магазин одежды, танцевальную студию, во что угодно. Когда я поворачиваюсь, чтобы осмотреть комнату, то замечаю грязную, белую скатерть, растянутую поперек какого-то стола. Прохожу мимо него и беру с поверхности одну из пяти банок с этикеткой: Behr Premium Paint (декоративная краска для долгосрочной отделки фасада и интерьера). На крышке намазана серовато-голубая краска. «Одиночество» — цвет краски, и он определенно стал бы улучшением существующих скучных бежевых стен. Я отодвигаю скатерть, чтобы осмотреть стол, и в воздух поднимается облако пыли.

Я замираю.

И стою как вкопанная, когда вижу черное, глянцевое дерево. После смерти Джесса я не так часто играю на пианино. Не позволяю себе ощутить всю эту роскошь. Я провожу рукой по крышке; гладкая отделка успокаивает после такого долгого перерыва. Я не могу справиться с желанием и отдергиваю скатерть еще дальше, полностью обнажая крышку. Смотрю вниз и замечаю небольшой стул. Я нерешительно занимаю место по центру. Несмотря на то, что я нарушаю свои же собственные правила, что-то внутри меня толкает сыграть. Я поднимаю крышку, показываются восемьдесят восемь черных и белых клавиш. Пальцы зависают над ними, и я могу почувствовать магнетизм при приближении кончиков пальцев к прохладной поверхности из слоновой кости. Я аккуратно нажимаю на клавишу и слышу чистую мелодию, которая разлетается по всей комнате. Я не могу остановиться на одной ноте. Затем раздаётся вторая, третья.

Для меня игра на пианино — это как езда на велосипеде. За исключением того, что учишься ты, когда тебе семь лет, и никогда больше не катаешься, пока не исполнится двадцать. Вне зависимости от того, что ты никогда не забываешь, как именно это делать. Пять лет перерыва никак не сказываются на игре. Мои руки двигаются по клавишам без какого-либо колебания. Я закрываю глаза, мгновенно перемещаясь в те времена, когда играла эту мелодию с Джессом. Я училась играть на инструменте не для Джесса, но, как ни странно, ему нравилась именно эта композиция, и он часто просил ее сыграть. Я помню, как однажды спросила его, почему эта мелодия нравится ему больше остальных. Он ответил, что ему нравилось то, как я на нее реагировала. Мое тело, фигура, осанка менялись, когда я играла ее ради удовольствия, нежели для урока или концерта. Я казалась заметно расслабленной. После того, как он сказал мне это, я старалась быть более беззаботной, расслаблять тело так же, как когда играла ради веселья, но это никогда не работало. Я не получала столько веселья, когда играла «должным» образом: не сутулясь, с прямой спиной и руками. Я не видела разницы, поскольку мелодия звучала хорошо. Это было одной из причин, почему я никогда не хотела продолжать посещать занятия. Играть ради веселья для меня было более увлекательно в то время, как преподавание всегда казалось моим истинным призванием. Когда Джесс умер, я отказывалась садиться за пианино снова. И не позволяла себе считать, что игра на пианино может превратиться во что-нибудь более прибыльное.