Нарисуем

— А ты не понимаешь? — Гуня меня взглядом долбил. — Что здесь все уже рухнуло?

— Как? А что ж мы тут тогда делаем?

— То мы! — Гуня пренебрежительно махнул рукой… с чем я не согласен.

— А эти — знаешь, что творят? — продолжил он жгучую тему. — Они…

Минут двадцать он горячо говорил. Да, такого не ожидал! Из соображений боязливости все опускаем. “Горстка сатрапов!” — вот как он их называл. Пил вино справедливости, пьянея на глазах… Да, неудачно устраиваюсь.

— …А остальные деньги пропил! — Гуня сообщил.

К этой коррупции я, похоже, опоздал.

— Вот! Все! — Он вынул из кармана небольшой мячик денег. Да, радужные рисуются перспективы в моей карьере.

— Тебе что — это безразлично? — Гуня вдруг меня обвинил. — Зверя мне найди, — буркнул вдруг.

— Зверя?

Нет, это все-таки сон!

— Зачем?

— Надо! Для эмблемы. На флаг!

Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.

И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.

На скамейке у ворот поваленных дядька сидел — заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.

— Вам чего?

— Нам бы зверя.

— На эмблему или как?

В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.

В большом вольере стояла скала, выбеленная пометом. Когда-то тут много было птиц. Но теперь сидел только седой тощий орел. Прочли: “Сип белоголовый”. Сип — это гордо звучит. Но белоголовый — это, скорей, символ старости.

— Вам крупного или как?! — рявкнул директор.

— Нам… так, — проговорили стыдливо.

— Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.

Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.

Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!

Более непонятные звери шли:

“Гиббон белорукий”. Белоручки нам не нужны!

“Саймон обыкновенный”. Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.

“Выпь”. Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.

“Сурикетта”. Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!

“Барибал выносливый”. Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.

“Кондер разборчивый”. Не оберешься хлопот.

“Даурскент мурзявый”…

…тут я откладываю перо.

— Плохо работаем! — Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя “работаем” сказал во множественном числе — себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу... Но работать надо. Спасение тут.

— Я думаю, — заговорил я, — тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал — а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!

— А сколько он стоит, ты знаешь?! — Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. “Мамонтенок Дима” теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше — и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?

— Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! — Гуня рыдал.

— Хватит! — вырвал я бутылку. — Пошли.

“Выхухоль”. Многовато “х”. К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.

“Опоссум”. Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?

“Бобер”… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.

Бобер и лиса!

“Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…” Хищных — и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. “…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…”

Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то трудолюбиво стирал в луже. Время от времени даже отдувался и вытирал лапкой пот со лба и словно бы поправлял челку — в общем, понравился мне. Большой хвост, полосатый, как палка регулировщика. Енот? Вай нот? Как символ трудолюбия может пойти. Могу и лозунг к нему предложить (но за отдельную плату): “Отстираем знамя!” Но навряд ли на енота у Гуни деньги остались, все же довольно крупный экземпляр… А честнее — жалко мне его стало: он не виноват!

Похождения Пеки меня тоже занимали. Где этот енот-потаскун?

И Гуня хорош! Уверенно имитировал запой — считая, видимо, что пьяному все простится.

— Нам бы вот таку-усенькую зверюшку! — пальчиками показал.

За крохотной землеройкой на четвереньках погнались, предлагая ей последние деньги, — но она не захотела нас выручить, скрылась в норе.

Остались микроскопические величины. Мутная банка. В ней торчит микроскоп.

“Амеба обыкновенная”. Обыкновенная она все-таки не совсем!

“Инфузория-туфелька”… какая-то сексуальная игривость.

— Все! — Гуня гордо выпрямился. — Мы профессионально выполнили свой долг. Но зверя не нашли, — уронил голову. Ну не пиявку же вешать и не снетка — символизирующих, как известно, коррупцию!

— Погоди, — прохрипел я. — Еще погляжу.

Практически заменяю один целую идеологическую машину! Но вернулся пустой.