Нарисуй мне дождь (СИ)

Когда Ли узнала, от чего я хожу, как пыльным мешком пришибленный, она подняла меня на смех.

— Переживаешь, что тебя из-за этого объявят врагом народа и репрессируют? Не сучи ножками, не те времена! Скажи им прямо, что не пошел на их блошиную манифестацию потому, что противно идти по принуждению, - она была права, но хоть времена и были не те, да нравы остались прежние.

Спустя неделю после праздника перед последней лекцией Алимов зачитал список «неявившихся», которых вызывают в деканат. На весь курс из трехсот двадцати человек нас набралось пятеро, проигнорировавших праздничную демонстрацию трудящихся. Переминаясь с ноги на ногу, мы стояли в приемной перед дверью кабинета декана Шульги. Из-за двери исходили токи гнетущей враждебности. Мы стояли молча в напряженной тишине. Разговаривать никому не хотелось, на унылых лицах застыл стыд от того, что происходит. Все были в ожидании предстоящего позора публичного наказания, и каждый из нас должен был пройти через это сам, в одиночку.

В просвете окна висла серая хмарь. Копоть масленой пленкой покрывала все вокруг, она была везде: на стеклах, на раме, на подоконнике, - липкая на ощупь, воняющая мазутом грязь. Из приоткрытой фрамуги тянуло мозглой сыростью. Мелким бисером накрапывал дождь. В мутной поволоке смога, как в вате слабел и таял гул машин, носившихся туда-сюда по расположенной неподалеку набережной. Я ждал, когда все начнется, а потом закончится, и можно будет уйти, только бы кончилась неизвестность. «Странно, с каким страхом я жду предстоящей развязки, - между прочим, подумалось мне, - С какой, собственно, стати? Ведь никакого преступления я не совершил».

Это тягостное ожидание, - пытка неизвестностью, продолжалось бесконечно долго. Наконец, нас по одному начали зазывать в кабинет. Первая, вызванная студентка, вышла, а вторая — выбежала, обе в слезах. Третьим вызывали меня. В большом кабинете, кроме обязательного портрета Брежнева и огромного полированного стола, ничего не было. За столом на высоком кресле восседал декан Шульга. Рядом, на стульях пристроились староста курса татарин Алимов, председатель студсовета Карп и еще трое сурово разглядывающих меня незнакомых студентов. Я невольно съежился от царившей здесь радушной атмосферы гестапо. Для полной завершенности мизансцены все же чего-то не хватало. И в самом деле, почему-то отсутствовала подсудимая скамья, но она по-видимому была здесь излишней роскошью. Согласно придуманному ими ритуалу унижения, провинившийся должен был стоя давать показания, выслушивать порицания и приговор, поэтому для обвиняемых не предусматривалось даже табуретки.

Шульга чем-то напоминал мокрую крысу, которая однажды выскочила из канализационного люка, поднялась передо мной на задние лапы, и стала похожа на злобную сказочную сущность. Он скучающе долго смотрел на корзину для мусора, стоящую в углу кабинета, потом, словно только что меня увидел, окинул меня таким взглядом, как будто одно мое присутствие здесь было для него оскорблением его чести и достоинства. Не теряя время на выяснение, почему я отсутствовал на демонстрации, он набросился на меня и принялся уедать.

— Ты только два месяца проучился в нашем институте, а тебя уже выселяли из общежития. Теперь ты не соизволил явиться на демонстрацию. Ты, и такие, как ты, вы позор нашего института. Таких, как ты, поганой метлой надо гнать из высших учебных заведений, вам здесь не место. А на твоем месте мог бы учиться послушный, дисциплинированный студент, — он изобразил гримасу, долженствующую выражать крайнюю степень возмущения по случаю такой безобразной моей неблагонадежности. — Не о чем нам больше с тобой говорить, отправляйся в канцелярию, забирай свои документы, и не жди приказа об отчислении.

Все это он высказал с притворным пафосом, рисуясь перед своими прихвостнями. О манерах общения нашего декана со студентами я знал не понаслышке, и был готов к неприятному разговору, боясь лишь одного, чтобы мои оправдания не оказались хуже самого «преступления». Но последние его слова задели меня за живое. Эта облезлая крыса распоряжалась моей судьбой, как своей собственностью.

— Позвольте заметить, что я не привык действовать по принуждению. Мне надо подумать, прежде чем забирать документы, — с вызовом заявил я.

Шульга побледнел и тут же покрылся красными пятнами затейливых форм и размеров. Как ни странно, но он стал сдержаннее, и принялся разглядывать меня своими мутными глазками, словно хотел удостовериться, это я или кто-то другой, неизвестный?

— Подумай-подумай… Оч-ч-чень тебе советую, — зловеще протянул он усмехаясь, не разжимая тонких, в нитку слипшихся губ.

Краска с его лица слиняла, он даже как-то пожелтел от разлившейся желчи.

- А пока будешь думать, с сегодняшнего дня ты выселен из общежития! — придумав, чем мне досадить, радостно закончил он, оскалившись в усмешке. От этого его лицо перекривилось, как в бракованном зеркале.