Нарисуй мне дождь

В критических ситуациях думаешь и действуешь одномоментно, иначе не уцелеть. Мне уже приходилось быть свидетелем того, что может стоить секундная растерянность. В обычной обстановке я не люблю такую скоропалительность из-за упрощенности принимаемых решений. Теперь главное не торопиться и принять это единственно верное решение. Если б он хотел, я бы с ножом в горле уже подплыл кровью на асфальте. По всему, это не бык колхозный, а психопат уголовник, и убить меня ему также просто, как прихлопнуть муху. Вместо того чтобы отступить, я напряг шейные мышцы и налег на финку и он, чтобы не проткнуть мне кожу, чуть ослабил нажим лезвия. Хороший знак.

– Послушай, для меня с детства нож все равно, что иголка, – совершенно искренне заявляю я.

Я и в самом деле не боюсь никакого оружия, ‒ если мне им не угрожают...

– Спрячь свою точилку и хватит шутить, нечем дышать, – с трудом сохраняю спокойствие я.

– Ну шо, фраер дешевый? Как очко, жим-жим? – он жадно шарил своими бельмами по моему лицу, желая насладиться моей паникой. – Небось, натрухал уже в свои красивые штаны? Погодь, сейчас мы тебя с них вытряхнем, а после … – что будет после, он не досказал, судорожно сглотнув слюну, захлебываясь сладостью мечтательной злобы.

– Не по плечу тужурку ты на себя одел, – отвечаю я, ломая голову над тем, как бы выбраться из этого капкана.

Краем глаза замечаю, как трое его дружков окружают меня, только и успел медленно развернуться спиной к стене. Вид у них совсем не приветливый, зловеще пялятся на меня. А может, я сгущаю краски? В этих краях угрюмого от заспанного не отличишь.

– Ты меня перепутал с кем-то, кто принимает тебя всерьез, ‒ с издевкой говорю я, лихорадочно соображая, как хоть на миг отвлечь его внимание.

Я делал все, чтобы психологически его разбалансировать, сломать его сценарий, но без результата. Время уходило. Безнадежно и без возврата. Долго он финку у горла держать не станет, слишком светло, есть одинокие прохожие, а это свидетели. Что-то будет.

– Я боюсь только себя. Боюсь, что пущу такого, как ты под откос и придется отсюда отчаливать, а мне бы этого не хотелось, – веско закончил я.

– Меня?! Под откос? Ну, давай, митюха, исполни, – торжествует Белоглазый, возбужденно облизывая губы.

Его предательская уловка сработала, и он упивался приобретенной надо мной властью. Лицо его квашней расплылось в довольной ухмылке, отчего он стал совсем похож на бабу. Белесые глаза масляно поблескивают в глубине сощуренных кожных складок. В его голосе появились какие-то отвратительно ласковые интонации, при этом он беспрестанно сглатывал слюну. Это хорошо, что он так уверен в своем превосходстве, успокаиваю я себя. Расшатать его не удастся, если отрываться, то сейчас. Теперь или никогда. Я незаметно делаю два глубоких вдоха. Собранность, концентрация и, ‒ взрыв!

– Немец, ты опять вола водишь? – грубый голос звучит откуда-то сбоку.

Говорит это здоровяк с веселым хищным лицом, рядом с ним Ли. Белоглазый весь съежился, стал как будто меньше. Рука с финкой исчезла в полах расстегнутого пальто.

– Та, понимаешь, Толило… С этого фраера требуется получить должок, – заискивающе оправдывался Белоглазый. Куда девался развязный тон и весь его героический вид.

– Для кого Толило, а для тебя, баклан, Анатолий Захарович! – голосом, не предвещающим ничего хорошего, оборвал его здоровяк.

От него исходит реальное ощущение силы. Ему где-то под сорок, выше меня на голову, рыжие прокуренные усы и желто-коричневые кошачьи глаза, совершенно лишенные какого-либо выражения.

– Тебя предупредили, – назидательно продолжает он, – Здесь не пачкай, а ты поновой кружева вяжешь? Последний раз тебе прощаю. Цепляй своих урок и чеши отсюда частыми скачками, и что бы здесь ни ногой!

Ссутулившись, Белоглазый пошел прочь. С каждым шагом он все больше горбился, как человек, которого избили. Следом за ним, бесшумно ступая, потянулись один за другим, члены его шайки. Ни слова не сказав, только оценивающие взглянув на меня, вернулся в «Чебуречную» здоровяк. Мне показалось, его странные глаза смеялись.

– С этим Немцем всегда одни неприятности… Не пойму, отчего он каждый раз заводится то с одним, то с другим, а кончается, всегда кровью, – огорчается Ли. – Зачем он это делает? Неужели, получает от этого удовольствие?

– Получает. Но, не только удовольствие… – устало говорю я.

– Не только? А, что же еще?

– Он живет, только когда причиняет боль. У него вместо сердца дыра, он и пытается ее хоть чем-то наполнить.

– Почем знаешь?

– Вижу его насквозь, – неохотно отвечаю я. – Знал такого же… – ухожу от этого, не каждому доступному вопроса я.

Не стоит объяснять ей то, что для меня самого малопонятно. Я и правда, знал похожего типа. Сын соседки, лет на семь старше меня. Она родила его после того, как во время оккупации Херсона ее изнасиловал взвод немецких солдат.

– Отчего он такой? – искренне удивляется Ли.

– Он обозлен на весь мир. Ненавидит всех, а больше всего, самого себя, – прихожу к неожиданному, но безошибочному ответу я.