Нарко. Коготь ягуара

Наконец ступив на нижний этаж, Лу быстро зашагал к выходу и наружу, через маленькую парковку, выходящую на Голдуотер-бульвар. Если нападение и произойдет, то здесь. Он поворачивал голову туда-сюда, высматривая потенциальные угрозы. По ту сторону бульвара была автобусная остановка, и автобус менее чем в квартале отсюда с пыхтением подбирался к ней. Дождавшись разрыва в уличном движении, Лу перебежал улицу, как раз подоспев, чтобы сесть в автобус. Нашел сиденье в задней части салона и поехал без определенной цели, внимательно следя за каждым севшим пассажиром, но и поглядывая на улицу.

Луис Робертс должен умереть, чтобы Хосе Агилар Гонсалес мог прожить еще день. На существовании жизнерадостного Лу, любимца и посетителей, и коллег, щедрого Лу, одаривавшего рождественскими презентами окрестных ребятишек и дававшего им на Хэллоуин самые лучшие сласти, поставлен жирный крест. Придется покинуть Аризону; слишком близко к Мексике – он всегда это знал, но старался игнорировать.

Куда же податься? Куда-нибудь на север Чикаго? Миннеаполис? Может, Детройт? Куда-нибудь подальше от южной границы…

Впрочем, разве расстояние имеет хоть какое-то значение? Согласно новостям из Колумбии, Пабло Эскобар – беглец в собственной стране. Но руки у El Patr'on’а[2] длинные, а память и того длинней. Слово «прощение» в его словаре отсутствует напрочь.

Лу – Агилар – ехал в автобусе, наблюдал и обдумывал дальнейшие шаги.

2

Медельин, департамент Антьокия, Колумбия, 1981 год

Глядя на жену Луизу, Хосе Агилар Гонсалес видел олицетворение красоты, радость во плоти. Она ни капельки не напоминала колумбийских королев красоты, которых он видел по телевизору и в газетах. Ее кожа была куда темнее, чем у них, черты не столь утонченные, вылепленные более щедро. Она была коренаста, с широкой талией, груди маловаты для ее фигуры, а икры, почти не сужаясь, переходили в бесформенные лодыжки.

Взгляд ее карих глаз с золотистыми искорками больше всего на земле напоминал Хосе рай. У нее была застенчивая лукавая улыбка, то чаровавшая его, то повергавшая в трепет до кончиков пальцев. Он любил держать ее в объятьях, а когда не мог этого сделать, любил наблюдать, как она движется, или дышит, или просто присутствует. Любил ее смех, ее пылкий рассудок, то, как она с головой уходила в любое дело.

Она была его, и он был ее, и день их свадьбы стал счастливейшим днем его жизни.

Вторым счастливейшим был день его окончания полицейской академии имени Карлоса Ольгина в Медельине – городе, где он жил всегда.

Большинство однокашников-выпускников были местными парнишками, выросшими в бедности, или представителями среднего класса, как он. В подавляющем большинстве темнокожие – ибо дети белокожих колумбийских олигархов чурались таких банальных занятий, как офицер городской полиции. Для Агилара же, чей отец трудился сапожником, а мать чинила одежду, когда могла, и продавала лотерейные билеты на перекрестках, это был большой взлет в общественном положении.

А чтобы уж совсем доконать Агилара, когда ему было лет семь, двоюродный братец случайно пролил на него кастрюлю кипящей воды. Агилар получил сильнейшие ожоги. Какое-то время никто и не верил, что он выживет. А он выжил, но кожа его пошла белыми и темными пятнами, по его собственному мнению, придававшими ему сходство с запаршивевшим псом. В каких-то местах волосы росли, в каких-то нет. В отрочестве он считал, что это уродство обречет его на жизнь уличного попрошайки или кого похуже. Когда же Луиза полюбила его, он даже усомнился, что зрение у нее в порядке: его цветистая кожа ее будто и не волновала. А когда Агилара приняли в академию, сперва подумал, что по ошибке. Но в душе поклялся стать самым лучшим офицером полиции, каким только сможет, чтобы отплатить городу за предоставленный шанс.

Он любил свою страну, но знал ее историю. Тысячедневную войну[3] проходил в школе. La Violencia[4] едва закончилась, когда Агилар родился; хоть он и ни разу не видел людей, порубленных на куски, или «галстуков», которые делали, разрезая горло и вытягивая язык через прорез, зато видел фотографии и слышал рассказы всю свою жизнь. Он был женат уже год, они с Луизой были готовы завести семью, и он хотел растить детей в Колумбии, избавленной от своего зверского прошлого. Укротить всю страну Агилар был не в силах, но мог начать хотя бы дома, в Медельине.

В то же самое время он был отнюдь не наивен. В академии до всякого доходили слухи, что некоторые из однокашников-студентов уже состоят на содержании картеля. Некоторые этого почти и не скрывали – хотя большинство приходили на занятия пешком или приезжали на велосипедах, эти прикатывали на кабриолетах, спортивных машинах или мощных импортных мотоциклах. А когда выходили в свет по вечерам, одеты были куда щеголеватее, чем было по карману большинству кадетов, и спутницы их были куда красивее.