Наркодрянь

Его никто не способен запугать в этом мире. Никто! Тогда зачем письмо? Может, кто из врагов испугался и хочет перебежать в его лагерь? Вероятно… Но этот человек глупец. Пьетро никогда не щадит предателей кого бы они ни предавали».

Манзини расстегнул еще пуговку и решительно вскрыл конверт. Два тонких листика с машинописным текстом сложены вчетверо. Листы слиплись, и дону Пьетро, чтобы развернуть их, пришлось послюнить пальцы.

Первые же фразы письма повергли его в изумление. Он ожидал чего угодно, но такого…

Все четыре страницы содержали полный набор виртуознейших ругательств с вариациями в его адрес. Пораженный Манзини внимательно перечел письмо до конца и не нашел в нем даже крупицы здравого смысла. Только унизительная, похабная ругань. А в конце загадочная фраза:

«Привет папе Манзини от мамы Медичи».

На гладковыбритых желтых щеках главы мафии даже выступил легкий румянец. Челюсть его яростно затряслась. Пьетро отшвырнул письмо и с остервенением принялся грызть ногти на левой руке. Эта его привычка была хорошо знакома верхушке «семьи», и ближайшие помощники «кэмпо» хорошо знали: грызет ногти — значит, крайне чем-то недоволен. А его это почему-то успокаивало. Успокоило и теперь, только во рту почему-то появился такой привкус, словно он обгрыз дверную ручку.

Манзини сердито сплюнул и прокаркал:

— Фальконе! Иди сюда!

Дверь тотчас отворилась, и в кабинет бесшумно скользнул старый слуга Манзини. Дон Пьетро брезгливо поднял конверт за уголок и протянул слуге:

— Передай Картавому. Пусть высосет из этой писульки все, что возможно. Да! Нашли ту шлюху Джакомо?

— Нет, пока… — переминаясь с ноги на ногу, промямлил Фальконе. — Еще ищут.

— Передай Картавому, чтобы шевелился. Ну иди, иди…

Фальконе почтительно приложился губами к золотому перстню на среднем пальце правой руки Манзини и, пятясь, скрылся за дверью.

…Картавый, отличный эксперт, не сошедшийся некогда принципами с федералами, осторожно, пинцетом, опустил листок в полиэтиленовый пакет и облизал пересохшие от волнения губы. Он сразу заподозрил неладное.

Бумага выглядела как-то странно. Вроде мелованная, но очень тонкая, она походила на крылышки бабочки-капустницы, побывавшей в потных руках уличного сорванца.

Картавый начал экспертизу с того, что тщательно осмотрел письмо и конверт в десятикратную лупу. Уже после этого поверхностного осмотра он вознес небесам хвалу за то, что они надоумили его надеть резиновые перчатки.

Бумага была обильно и искусно припудрена мельчайшим белым порошком. Потому-то и походила она на крылья бабочки. Впрочем, подметить это можно было только при хорошем увеличении, да и требовался глаз только такого спеца, каким был Картавый.

…Вот и отпечатки пальцев «кэмпо». Он изрядно полапал бумагу… А другие? Других отпечатков Картавый не обнаружил. Впрочем, дактилоскопия его сейчас мало интересовала. Картавый понял назначение письма и смысл ругательств. Все остальное не имело значения, уже не имело…

Он бережно опустил пакет с письмом на дно небольшого чемоданчика, снял пинцетом перчатки. Затем тщательно вымыл руки горячей водой и снял трубку внутреннего телефона. Набрал номер Картрайта — тот распоряжался всеми перемещениями и действиями «соддато».

— Картрайт здесь, — раздалось в трубке.

Как непревзойденный специалист и старый соратник Манзини, Картавый входил в свиту «особо приближенных». Потому с Картрайтом он говорил на равных.

— Слушай, малыш, — деланно безразлично протянул он. — Мне нужно съездить на кухню к Алхимику. Доложи отцу и позаботься о конвое.

Кличку свою Картавый носил не зря. Даже под пистолетом не мог он выговорить проклятую букву «р». Потому-то и избегал в разговоре употребления слов с этим звуком. И, надо отметить, достиг поразительной сноровки, хотя смысл его высказываний не всегда сразу доходил до слушателя.

— Ты хочешь съездить в лабораторию профессора Рогана? — догадался Картрайт после секундного размышления.

— Ну да, Алхимика.

— Что-нибудь важное? — насторожился Картрайт.

— Понимаешь… слюна, — не замешкался ни на мгновение Картавый. — Он, кажется, поводил языком, заклеивая оболочку. А остаток слюны — это важно.

— Неужели? — усомнился Картрайт.

— Конечно, — заверил его Картавый и принялся перечислять. — Мужчина или женщина, сколько лет, когда написано письмо, антигены гемической жидкости — все это можно узнать по слюне. Это, по-твоему, не важно?

— Вот никогда бы не подумал, — искренне изумился Картрайт. — А еще что-нибудь раскопал?

— Будет и еще, — многозначительно пообещал Картавый. — Ну что, даешь машину?

— Валяй.

Из лаборатории профессора Рогана Картавый возвращался спустя полчаса, с исчерпывающей информацией. По дороге Картавый еще разок обмозговал положение.

Выходило так, словно он добровольно уселся на бочку с порохом, когда не доложил о своих подозрениях Картрайту и патрону. Но, похоже, порох уже изрядно отсырел. Время ушло не только сейчас, а и тогда, когда письмо только попало на экспертизу. Теперь хозяину, всемогущему «кэмпо» — конец, это совершенно ясно.