Наркомэр

Федор Палыч взглянул в лицо: царица небесная, да это же Колька Бутылочкин. Он же вчера только с ним разговаривал, когда милиция приезжала. Бутылочкин ваньку ломал, плакал во все глаза. Не то что плакал, а рыдал, артист. Теперь ему не до спектакля. Лежит и рот едва открывает. Хорошо, вынырнуть успел. Не то нахлебался бы и поплыл. Как топор. Прямиком ко дну…

— Ты, дядя Федя?

— Я, милый, я. Узнал?

— Не подняться мне…

— А тебе и не надо. Лежи пока на песочке. А я тем временем за телегой сбегаю.

Старик совал мокрые ноги в штаны, но мокрое тело цеплялось за сухую одежду. Вот еще напасть.

— Откуда здесь телеги?.. Может, я сам? Сильно течет?

— Не сильно. Лежи. Не поднимайся. Иначе вся вытечет и снова наливать придется, — пугающе шутил Федор Палыч.

Надел наконец штаны, обулся — и в кусты. Сорвал там несколько огромных лопухов — и назад. Поднял липкую одежду, подсунул под нее сразу несколько листов и вновь слегка прижал. Не так струиться будет. Навылет пуля: со спины тоже мокнет. Кости бы целы оказались. Снизу тоже подсунул — и вскачь в гору, только пыль столбом. Откуда прыть у старика взялась.

Он несся кверху и удивлялся: лишь в далеком детстве он бегал в гору. Тогда это было одним из развлечений. Слава тебе, господи, несут ноги старого. Теперь бы только добежать, оглобли в зубы — и назад.

Он так и сделал. Подбежал к дому, выкатил наружу «самокатную» тележку — и тем же путем назад. Подошел к косогору, и тут телега сама потащила его вниз. Он лишь направлял ее куда надо. Затем, с трудом протащив свое тощее тело вместе с телегой сквозь заросли лопухов и крапивы, спустился к песку. Колька Бутылочкин лежал и смотрел на деда.

— Дядя Федя, не выехать тебе со мной. Круто. Ты телегу подними обратно, а потом и меня как-нибудь. Вдвоем нам легче будет. Я встану. Голова только кружится…

— Ну ладно. Ну, давай…

Федор Палыч вновь подхватил «оглобли» и потащил «самокатку» в обратном направлении. Действительно, как он потащил бы еще раненого. Еле поднял телегу вверх. Она показалась ему полногабаритной конской телегой, несмотря на велосипедные шины и легкий ход.

— Сейчас я, Коленька. Дай отдышусь…

Он остановился и разинул рот, насыщаясь кислородом.

— Теперь пошли, родной. Вставай, и пошли. Пусть у тебя голова кружится, а ты не обращай на нее внимания. Только переставляй ноги. А я рулить за тебя стану.

Бутылочкин, опираясь на деда, поднялся и, положив на его плечо голову, на шатких ногах сделал первый шаг.

— Вот видишь. Чем быстрее мы с тобой будем идти, тем быстрее поднимемся в гору. Только не падай. Не встанешь потом. Помнишь, как отец рассказывал? Про фронт? Не забывай. Иди. Тут, кроме тебя самого, помочь больше некому. Какой я помощник. Мне самому девяносто лет стукнуло, и то не помню, когда. Ради бога, не приземляйся. Не шути со стариком…

Телега стояла, задрав кверху «оглобли». Нужно лишь попасть корпусом на платформу. Платформа у тележки прямая.

Дед подвел Бутылочкина к тележке, и тот сразу же прислонился к ней. Держись, Колька! Дед поднимает!

Перебирая руками, Федор Палыч накренил к земле «оглобли». Бутылочкин лежал животом вниз.

— Тебе хорошо так?

— Терпимо, дядя Федя.

— Ну, тогда я поехал. Держись… Трясти будет… Я галопом!

И он тронулся в путь. Не к церкви, напрямую, а обходным маневром, вокруг глиняного косогора, вдоль лощины, а затем направо и в пологую гору. Федор Палыч рассчитывал, что только так поднимется в деревню. Колька бы лишь не кончился по пути.

— Не спи!

Дед едва разевал рот. А когда повернул на взвоз и пошел по наклонной в гору, совсем замолк. Пусть его покинут силы, но лишь после того, как он поднимется в гору. Там его «тачанка» сама по себе покатится к дому. Там он сам себе шофер. Здесь же она тянет книзу. Все-таки вес у этого Бутылочкина…

Вместе с его отцом, Григорием, Федор Палыч был мобилизован вначале на Финскую кампанию, воевал с белофиннами. Потом началась другая война, и тут Федору Палычу не повезло — ранило почти сразу же. С осколочным ранением он был возвращен в деревню, а Гриша потом еще воевал. Он столько воевал, что о нем даже успели забыть. Помнила одна тетка Марья. Он слишком долго не возвращался в деревню. Он вообще собрал все войны, какие только были в тот период, в том числе и Великую. Потом его занесло вместе с частью почему-то в Норильск. Только через девять лет вернулся домой старший сержант Григорий Елизаров. Такая вот история.

«Сержантский состав, — рассказывал Гриша, — не отпускали, и все тут…»

У пилорамы Федор Палыч окончательно взмок. Пот струился по ложбине между лопаток и оседал у пояса брюк. Пилорамы давно на этом месте нет, зато крутизна осталась.

Федор Палыч теперь двигался с остановками, как захудалый конь. Дернется на полметра вперед и вновь остановится, уперев колесо в край ложбины. Передохнет — и вновь за то же самое. Раз полста останавливался, пока не преодолел взлобок.

Поднявшись наверх, Федор Палыч не стал отдыхать: ветром не продуло бы потного. Он дернул полегчавшую тележку и пошел проулком. Миновал первую улицу, а на средней вильнул вбок и тут же остановился. Все! Приехали! Вылезай, Колька!